Антония Байетт - Дева в саду [litres]

Маска «Астрея», Александрова пьеса в пьесе, прерывалась вестью о смерти шотландской королевы: образы золотого мира, свершаемого круга и вечного урожая обретали свой мрачный контрапункт. Лодж хотел спустить Астрею и ее девственных спутниц на золотых шпагатиках с небес, но это оказалось невыполнимо. Тем не менее в их торжественном танце, как и в остальных масках, участвовал весь двор, включая Рэли, Спенсера и Бесс Трокмортон. Была и антимаска сатиров в шерсти и с рогами, навербованных из числа мальчишек. Кульминацией ей служили организованно-буйные сатурналии и знаменитое «несси-восси!», в первозданной красе перенесенное из книги Обри. Из Уилки – Рэли вышел весьма элегантный Дионис. Марина Йео, воссевшая на высоком троне и убранная драгоценностями, долго оставалась среди всего неподвижной точкой, пока и ее не умолили станцевать. Королева чинно и благостно снизошла до танца. Астрею и ее прислужниц играли Антея Уорбертон и те самые нимфы и феи, что на пробах ввергли Фредерику в такое отчаяние. Роли у них были – одно присутствие, почти без слов. У Антеи было лицо Венеры Боттичелли, фигура королевы красоты и умение держаться с достоинством. Она могла нести сноп пшеницы под дюжиной разных углов, и все они прекрасны. Она помавала белыми руками или склоняла голову, отягченную косой цвета спелой ржи, – и зрители, включая Лоджа, непроизвольно улыбались: настолько все это было хорошо и правильно. Ее свиту из граций и юных фрейлин окружал ореол здоровой женственности, невинности, готовности к игре. Было тут и преклонение перед «настоящими актерами», и оно с каждым днем все обильней питало общую атмосферу вакханалии. Девы мило хихикали над сэндвичами, хранящимися в шлемах, влюблялись в великого Макса Бэрона, Криспина Рида, Роджера Брэйтуэйта, Боба Гранди, ведая и не ведая, какое действие производили их сладко-наивные страсти.

Из этой стайки юных плеяд Фредерика, в силу своей роли, а в большей степени – своей природы, оказалась исключена. Она не умела мило хихикать. Никто не шел к ней за сочувствием, когда смех прорывался вдруг потоком слез. Никто не хвастался ей похищенным платком Брэйтуэйта с вышитой монограммой. Вскоре стало известно, что она небезразлична к Александру, но это почему-то сочли глупостью и даже неким, как она мрачно подозревала, жалким отклонением. Ярость, которую вызвали в ней нежные щебетанья плеяд, еще сыграет свою роль в этой истории.

Щебетания повлияли и на Дженни. Призвав разум на помощь любви, она решила, что этим летом Александр не должен слушать монологи о стиральной машине и видеть малыша Томаса. Это потребовало тщательных расчетов, поскольку и Томас, и стиральная машина по-прежнему составляли изрядную часть ее жизни. Она занималась ими по ночам, она просила приятельниц из числа плеяд посидеть с Томасом. Она съездила в Калверли, сделала прическу, накупила летних платьев и летящих юбок. Сегодня Дженни была в оборчатом платье из персикового поплина с завязками на плечах. Она сидела, почти слившись с плеядами, и выглядела моложе, загорелее, мягче. Это тронуло Александра, который подошел и сел у ее ног. Рядом тут же уселся Уилки и заявил, что очень ждет их общей сцены.

Лодж в красивых позах расположил плеяд с одного края террасы, мальчишек-сатиров спрятал за кустами, а немногочисленных придворных рассадил на ступенях, ведущих к высокому трону. Девушки в танце вышли вперед, рассыпая воображаемые гирлянды. Мальчики запрыгали, пружиня, как акробаты. Лодж ввел в мизансцену лордов и леди, решительно шагая там, где тем предстояло плясать и бегать. Музыки не было: камерный ренессансный ансамбль еще не прибыл. Фредерика села рядом с Александром. Теперь не было причин оставаться, но она боялась что-то пропустить.

– Ах, Роберт, мой милый, – напевно проговорила Марина Йео, обращаясь к Бэрону в роли Дадли.

Лодж шепнул Уилки:

– Пора!

Уилки прижал Дженни к каменной колонне.

– Это должна быть не колонна, а дерево, – вставил Александр, нервно подаваясь вперед.

Уилки тем временем втиснул пухлое колено в складки персикового платья.

– Ах, нет! Ах, нет, сэр Уолтер! – весьма натурально воскликнула Дженни.

Уилки прилип лицом к ее груди над оборочками. Она вспыхнула и убедительно запнулась.

– Восторг! – выдохнул Лодж.

– О Роберт, наше счастье только тень, – сказала Марина. – Движенья наши с каждым днем коснеют: одни и те ж, хоть кажутся новы́…

– Александр, скажите, – шепнула Фредерика, – почему актрисы вместо слов испускают какие-то птичьи трели? Почему нельзя говорить просто и четко?