Алексей Маркевич: Давид

В наступившей тишине слышен был только шелест павлиньих перьев и тихое урчание кондиционера.

– Ба! Так ты еще и музыкант! – добавил неожиданно Саул Кисович, – И что же нынче пастухи поют? Что-нибудь народное? Крестьянское?

– Я… – замялся Давид, – Сам немного сочиняю… Вот. И это… пою.

– Ух ты! Да ты у нас бард получается? Ну-ну! А давай мы тебя послушаем! Должности барда у нас, правда, в фирме не имеется, но своих работников директор должен знать хорошо… кадров своих…

Давид глянул на Ивана, пытаясь понять, – шутит Царев или нет. Но его новый друг утвердительно кивнул головой, и ободряюще улыбнулся.

Юноша пожал плечами, сел на стул и заиграл сначала тихую мелодию, как бы настраиваясь на нужный лад.

Саул немного расслабился на своем троне. Его густые черные брови над орлиным носом слегка приподнялись и, казалось даже, что он начинает получать удовольствие от звуков музыки, в которой он неплохо, кстати говоря, разбирался…

И вот, наконец, Давид медленно запел:

Песня была простой и мелодичной и на Царева она, поначалу, произвела успокоительное действие. Он отвлекся от своих гендиректорских мыслей. Ему вспомнились те дни, когда он сам ходил в церковь, как водил туда сына и дочь. Но незаметно эти добрые мысли напомнили ему о том, почему он теперь стал другим человеком. Бизнес, жесткая конкуренция и связанные с этим неправедные поступки изменили его и отвратили от веры. Конечно, он прекрасно понимал, что сам во всем виноват, что может все изменить в любой момент, но это обстоятельство как раз и раздражало его все больше и больше. Перед ним сидел молодой, здоровый, красивый и праведный молодой человек, которого хозяин планировал поставить на его место и даже выше…

Гнев безудержной волной захлестнул Саула, он схватил пепельницу со стола и швырнул ее в певца с криком: «Хватит!»

Давид успел в последнюю секунду увернуться, а вот павлин – нет… Любимое животное хозяина кабинета жалобно вскрикнуло и, несколько раз конвульсивно дернувшись, замерло навсегда.

– О, Боже! – ахнул Саул Кисович, подбегая к павлину, – Нет! Нет! Нет!!! Что я наделал?!

Он поднял птицу с пола и, не смотря на обилие крови, прижал ее к своему сердцу. Его дорогущий костюм был испорчен безвозвратно, но это его не беспокоило, он сидел на полу и, медленно покачиваясь из стороны в сторону, – заплакал.

Иван взял Давида за локоть и знаками дал понять, что им сейчас лучше тихо выйти.

Юноша согласился, и они покинули кабинет в молчании.

Молодые люди вернулись к ресепшену. К ним тут же подошла Маша и спросила:

– Что там у вас стряслось?

– Отец убил Кешу, – печально ответил ей брат.

– Что?!

– К сожалению…

– А хотел убить, видимо, меня, – вставил грустно Давид.

– Прости его, пожалуйста, – заступился за отца Иван, – У него нервов почти не осталось… С каждым днем все хуже и хуже…

– Ну, мне Кешу тоже жалко, – попытался пошутить Давид, – Мне помирать не страшно, меня бы Господь к себе забрал, а вот его – вряд ли.

– Перестань говорить глупости! – вспыхнула девушка, – Нам тебя тоже жалко…

– Тоже жалко, – улыбнулся Иван.

Молодые люди тихонько засмеялись. Вдруг в комнату вошел директор – весь окровавленный и обозленный.

– Иван! Быстро ко мне!

Молодой человек сразу послушался и прошел в кабинет.

– Светочка, – обратился Царев к секретарше, – Мне бы переодеться…

– Хорошо, Саул Кисович, я принесу, – почтительно ответила женщина.

С этими словами он вышел, бросив при этом ненавистный взгляд на Давида.

– Плохо дело, – покачала головой Маша, – Он Кешу очень любил, птенцом еще купил и воспитывал, как родного ребенка. Даже мне он столько внимания не уделял…

Иван вошел в кабинет и приготовился к очередной грозе. Но ее не последовало. Саул Кисович сел на свой трон и воззрился на окровавленные руки. Посидев так минут пять, он достал откуда-то из под стола бутылку коньяка, два бокала и поставил их на стол. Затем наполнил стаканы и протянул один из них сыну.

– Выпьем!

– Пап, я же не…

– Возьми! – тихо сказал директор, но в его голосе сверкнули молнии.