Николай Кареев: Историка. Теория исторического знания

К сожалению, – на что я не раз уже имел случай указывать, – вопросами теории исторического процесса занимались, ставили их и, так или иначе, разрешали большею частью не историки-специалисты, а представители других отраслей знания, как-то философы, психологи, социологи и т. п., да и то лишь с недавнего времени историки сами начали разрабатывать эти вопросы, взяв их, так сказать, из рук философов и социологов.

Раньше они даже не считали нужным задумываться над такими проблемами и часто относились к ним вообще отрицательно, прямо с крайним недоверием ко всяким теоретическим отвлеченностям как порождениям метафизической философии истории, достаточно себя дискредитировавшей перед судом положительного знания. Так как, однако, без некоторых теоретических предпосылок о сущности исторического процесса работать в области исторической науки нельзя, если только дело не ограничивается критикой источников и констатированием фактов, то, в сущности, у каждого историка должна была быть своя историология, основные положения которой некоторые и высказывали в форме всякого рода афоризмов. Это, конечно, не то, чем должно быть систематическое занятие предметом.

Можно даже сказать, что у каждого поколения историков без их ведома складывались особые взгляды, выдвигавшие на первый план ту или другую сторону процесса, как главную и основную, т. е. свои более или менее популярные лозунги. Очень часто последние возникали под влиянием новый, идей в таких науках, как география и антропология, когда в этих науках были поставлены вопросы о влиянии природы на человека и о различиях человеческих рас. С другой стороны, случалось и так, что, наоборот, и бывшие в свое время очень модными в социологической литературе определения исторического процесса не оказывали большого влияния на работу историков, как это можно сказать о специально дарвинистической социологии или об органической теории общества, не пользовавшихся большим кредитом у историков. Исключительно натуралистический характер таких доктрин отталкивал от себя большинство историков, державшихся, в общем, интеллектуалистического или идеологического объяснения истории – из идей или, говоря частное, из господствующих идей эпохи.

Лишь постепенно в работах историков стал выдвигаться на передний план чисто экономический фактор, но это делалось как-то само собою, без теории, больше под непосредственным влиянием жизни с её экономическою злобою дня, и только в последнее время эта новая тенденция историков стала некоторыми из них обосновываться началами теории экономическая материализма, возникшего, как известно, вне специальной области исторической науки.

Начинающее ученые невольно примыкали к тем общим историческим идеям, которые были в наибольшем ходу в то время, когда они учились, воспринимая вместе с тем и какое-либо из философских учений, бывших наиболее популярными в данный момент. Многие и успокаивались на взглядах, сложившихся у них на первых порах их деятельности, не подвергали их пересмотру, не заботились о развитии их в сколько-нибудь цельную теорию. Иногда, усвоив из философии или социологии известные общие взгляды на историю, но не находя для них непосредственного применения в своих научных занятиях, молодые ученые потом эти свои взгляды просто забывали. Во всяком случай, создавались некоторые объединяющие для отдельных поколений начала, но в их последовательности не всегда замечалось общее развитие, a скорее скачки, которые имели своим результатом целый ряд случаев взаимного непонимания старших и младших поколений.

На своем веку я был свидетелем не одной замены одних идей, пользовавшихся популярностью, другими, тоже делавшихся в свою очередь, так сказать, модными: я именно решаюсь сказать, что здесь происходила смена мод. Я помню ещё то время, когда властителем дум молодежи, сколько-нибудь интересовавшейся общими идеями, был Бокль, книга которого, знаменитая «История цивилизации в Англии», была для «молодого поколения» настоящим откровением, воспринимавшимся наиболее горячими поклонниками Бокля с таким же догматизмом, с каким воспринимается любое откровение. Мы, тогдашняя молодежь, готовы были видеть в каждом критическом прикосновении к «Истории цивилизации в Англии признак умственной отсталости и затхлого консерватизма (притом не в одной науке, но и в политике).

Конт, с которым русское общество познакомилось несколько позже и которого оно в подлиннике в руках своих не имело, не был так широко популярен, но те, которые могли с ним ближе познакомиться, испытывали на себе и его влияние. Приходилось иногда слышать со стороны наиболее увлекавшихся заявления даже такого, наприм., рода, что всё-де дальнейшее развитие исторической науки должно быть не чем иным, как фактическим оправданием, детальным применением и логическим развитием исторических взглядов Конта. Более всего, разумеется, такой догматизм проявлялся со стороны дилетантов и профанов, потому что кто начинал сколько-нибудь серьёзно работать в области исторической науки, не мог не видеть, до какой степени сложен исторический процесс и сколько нужно ещё сделать, чтобы придти к каким-либо прочным, не вызывающим основательных возражений выводам. И именно изучение самой истории не позволяло тому, кто ему предавался, увлекаться бывшими очень распространенными в широких кругах взглядами, будто биологическая теория Дарвина заключает в себе ключ к истинному пониманию сущности истории или будто весь секрет последней сводится к спенсеровскому закону эволюции, как интеграции, сопровождаемой дифференциацией. Полоса догматического увлечения экономическим материализмом Маркса и Энгельса тоже представляет собою не мало явлений, аналогичных тем, о которых сказано выше, и критическое отношение к этому учению тоже, как известно, сплошь и рядом отожествлялось с научным непониманием и с политическою реакционностью.