Юрий Тубольцев - Тиберий

Так завершилось еще одно сенатское собрание, но политическая ситуация не стала прозрачнее. И знать, и плебс недоумевали, кто ими правит. Постановления издают магистраты и сенат, Тиберий отмалчивается, отнекивается либо углубляется в непроницаемую для мысли чащобу словес. Тем не менее, над всем и всеми незримо витает воля нового принцепса и направляет события в нужное ему русло. Однако далее государственная жизнь не могла продвигаться в клубах тумана неопределенности. Приближалось время магистратских выборов. Все последние десятилетия кандидатуры определял Август и любезно рекомендовал их сенату и комициям. Те же из учтивости всегда соглашались с мнением самого авторитетного гражданина. Причем Август был весьма тонок в политических изысках и порою проводил на государственные посты своих недругов, чем существенно подкреплял кредит доверия к себе. А как быть теперь? У высокопоставленных подхалимов возникло жгучее желание предложить в консулы самого Тиберия и его сына Друза. Но, увы, натура Тиберия была слишком сложна и темна для сенаторов, поэтому они опасались, что лобовая лесть не принесет желаемого результата. Но разве они могли выставить иных кандидатов? В такой ситуации необходимо было добиться, чтобы сам принцепс разверз царственные уста и изрек ключевые слова к разгадке предвыборного ребуса. Кроме того, из Иллирии просочились первые слухи о солдатских волнениях, и это также требовало немедленных и решительных действий властей.

В накале политических страстей сознание граждан созрело для очередного, теперь уже решающего сенатского заседания, и консулы вновь призвали патриархов в курию. Тиберий прибыл наравне со всеми и, как обычно, оставил за дверью своих грозных "церберов", но сел между консулами.

Первым выступал Секст Помпей. Однако Помпей отнюдь не был помпеянцем. Потомок виднейших республиканцев завел пространную речь о сложности и опасности для государства состояния безвластия, а в качестве спасительной меры в открытую предложил Тиберию как принцепсу принять управление на себя.

Что бы произошло с Фабиями, Фуриями, Сципионами, Эмилиями — столпами настоящего, республиканского Рима — если бы они услышали, как законный консул сетует на безвластие и в присутствии шестисот сенаторов предлагает империй частному лицу? Увы, сегодняшние римляне не сознавали саркастического парадокса ситуации и с полной серьезностью стали подпевать горе-консулу славословия в адрес Тиберия. Тот вначале отбивался от назойливых приставаний репликами с места.

— Вы даже не представляете себе, какое это чудовище — власть, — говорил он.

— Вот именно, мы не представляем, а ты нам как раз и покажешь.

В этой будто бы льстивой фразе Тиберию почудились насмешка и даже вызов. Он резко обернулся к говорившему и, пронизывая его взглядом, изменившимся голосом спросил:

— Показать тебе чудовище, Приск?

Несчастный старик схватился за сердце и упал навзничь. Писцы бросились на помощь и вынесли его из курии. Тиберий, будто бы провожая их, вышел следом за дверь и приказал начальнику стражи выяснить, а потом доложить, действительно ли у Приска обморок или он симулирует.

— Неужели диковинные рыбки на вилле этого отъявленного богача останутся сиротками? — зло сострил кто-то на галерке.

— А самым неприятным будет, если ты не успеешь отдать ему долг, — отозвался его сосед.

— Зато тебе станет легче блудить с его дочкой! — бросил третий.

Тиберий брезгливо скосился в ту сторону, откуда исходил этот шум и, нетерпеливо побарабанив пальцами по рукоятке кресла, встал, прошел на ораторское возвышение и заговорил:

— Государство наше, хвала богам и славным предкам, необъятно, силы же человеческие ограничены. Невозможно в одиночку управиться с таким хозяйством… — он сделал паузу и внимательно обозрел зал.

Фраза была провокационной, рассчитанной на выявление республиканских настроений в Курии. Сенаторы это поняли, особенно те, кто действительно имел республиканские идеалы. Однако школа лицедейства, пройденная в марионеточном сенате Августа, позволила им скрыть глубинные чаянья души. С остекленевшими глазами и приторными физиономиями, как у женщины, прячущей под юбкой любовника, сенаторы принялись петь гимн во славу мудрости Тиберия.

Принцепс помолчал, небрежно трогая взглядом эти угодливые лица. "Однако несколько лет назад, когда я томился на Родосе, вы были совсем иного мнения о моем уме", — хотел сказать он, но удержался и поспешил прикрыть даже мысленный след этой фразы на лице, надев на него такую же глупую маску, какая была у тех, кого он только что осудил за неискренность.