Николай Гаврилов - Господь, мы поднимаемся

В монастыре кармелитов в Париже за плывущими над толпой крестами шли, негромко разговаривая, приор аббатства и его секретарь.

– Люди верят, что с освобождением Гроба Господня наступит век счастья и благоденствия по всем христианским странам, – вполголоса говорил секретарь главе монашеской общины.

– И я в это верю, – улыбнулся приор.

– Но как мы объясним народу неустройство мира, когда Иерусалим будет наш?

– Тогда что-нибудь и придумаем, – вновь улыбнулся приор.

В то же время за тысячу лье от Парижа, в затерянной среди полей и лесов деревеньке Клуа, в конце процессии сельской общины шел одиннадцатилетний мальчик-пастушок по имени Стефан.

Позже летописцы напишут, что ход Чёрных крестов был любимой церковной службой мальчишки, что у него на глаза накатывались слёзы, когда он думал о рыцарях, сложивших свои головы за веру в песках далекой Сирийской пустыни. Так это было или нет – нам уже не узнать.

Селение Клуа – обычная нищая деревушка с грязью на улицах, с соломенными крышами домов и старинной церквушкой, построенной в романском стиле. Мальчик Стефан до своих одиннадцати лет тоже был самым обычным крестьянским ребёнком, сельским пастушком с мечтательными светло-карими глазами.

Рядом с ним в свете факелов шли его родители и старшие братья.

Говорят, что люди, которым суждены великие дела, видны с раннего детства. Задним умом в каждом человеке легко найти что-то особенное. Но родители Стефана ничего необычного в своём ребёнке не замечали. Они были простыми, живущими от земли, крестьянами; сухая, потрескавшаяся кожа их рук с годами приобрела земляной оттенок, и мысли их тоже были приземлёнными, ограниченными только тем, что можно потрогать.

Они не предчувствовали будущую славу, позор и бессмертие своего младшего сына.

Ещё летописцы напишут, что с ночи апрельского хода Чёрных крестов мальчика начали мучить видения.

Видения были необыкновенно яркими, они приходили откуда-то извне, словно кто-то на небе всё перепутал и посылал ему чужие сны. Ворочаясь в своём доме на соломенной подстилке, мальчишка видел необозримые пространства из красноватых скал и бескрайнего синего неба, одинокое, умирающее на солнце дерево и высохшее каменистое русло реки, где среди песка и камней под ржавыми доспехами лежали чьи-то обызвествленные кости.

А под утро, когда Стефан засыпал, ему всегда снился один и тот же сон. Незнакомый, никогда ранее не виданный город.

Словно из солнечного марева вырастал посреди пустыни древний, как сама земля, город.

С рассвета, когда на горизонте появлялся огромный красный диск, а тьма полосой отступала по освещённым холмам к Средиземному морю, воздух над водоёмами и пыльными садами города начинал дрожать от жары. В утренней тишине над плоскими крышами домов с башен минаретов далеко разносились протяжные крики муэдзинов.

Первой яркие солнечные лучи освещали высокую Храмовую гору и наскальный купол мечети Омара на её вершине. По преданию, именно там Господь создал из праха земли первого человека. По склону горы гнездились целые кварталы домов с тесными внутренними двориками; там росли тёмные кипарисы и солнечный свет окрашивал их верхушки в красноватые тона.

Затем освещалась Масленичная гора. Там тоже слышались тоскливые призывы муэдзинов, словно они с каждым рассветом оплакивали когда-то потерянный рай. На самом верху горы, среди пыльных оливковых деревьев и желтоватого песчаника, который, казалось, за века впитал в себя цвет солнца, стояли развалины часовни Вознесения Господня, позже переделанной в мечеть. В древности там зажигали сигнальные огни, возвещающие о приходе полной луны. Поднимающийся над городом рассвет отводил ночную тень все дальше, к Кидронской долине, а затем и к горе Сион, где в вечном полумраке пещеры находилась могила царя Давида. На стене пещеры была выбита древняя звезда – два пересекающихся треугольника, один из которых означал разбросанный по всему свету еврейский народ, сходящийся в одной точке, в Боге; другой – бесконечного Бога, снисходящего к каждому из людей.

Сразу становилось жарко. Очарование предутренней тишины быстро заканчивалось, прохлада исчезала, у городских ворот становилось пыльно и шумно. На окраинах оживали ремесленные мастерские и мастерские по дублению кож, а с рынков доносился запах гниющих на жаре фруктов и рыбы.

В этом городе, как ни в одном другом городе мира, вечность смешивалась с повседневной реальностью. Здесь царь Соломон построил великолепный храм, чтобы спрятать в нем величайшую ценность еврейского народа – каменные скрижали, написанные рукой самого Бога. По этим узким улочкам две тысячи лет назад ходил старик Иеремия, пророчествуя, словно в пустоту, и плача от бессилия, что его никто не слышит.