Лейла Салем: Два брата: век опричнины

– Дочь Глеба Михайловича? Анастасия? – воскликнула в изумлении Марфа Егоровна, взмахнув полными руками. – Слышала я, будто лицом она пригожа. Одна соседка рассказала, что красивее Насти нет на свете никого.

– Это правда, матушка. Позволь мне…

– Погодь. Ты мне впрямь скажи, как мог ты увидеть сию девицу? Уж Глеб Михайлович точно не пригласил бы ее к вам на обед, не таков он человек, чтобы дочь к незнакомцам пускать.

Александр напрягся, жилы на его лбу вздулись, костяшки пальцев побелели. Ну уж нет! Не даст он на поругание любимую свою, не осквернит честь ее непорочную. Глядя на мать, он усмехнулся и ответил уже более спокойным голосом:

– А я просто… подглядел…

– Как так: подглядел? – вскричала княгиня и нечаянно локтем задела чашку с водой. Чашка упала на пол, забрызгав при этом подол ее сарафана.

– Просто: вышел по нужде, пошел по тропинке, смотрю, оконце занавешанное. Подошел да и подсмотрел через щель, а там райская птичка, а подле нее старая кормилица-нянька. Вот как это было.

– Да-да, Саша не врет, – вторили ему Иван и Богдан, стараясь придать выражению лица более уверенности.

Марфа Егоровна, вытерев подол сарафана рукой, сделала вид, будто поверила молодцам, хотя она прекрасно знала сына и была уверена, что Александр никогда не стал бы подглядывать, а тем более, в чужом доме, за кем бы то ни было. Сделав вид, будто верит их словам, женщина решила дождаться мужа и уже вместе с ним решить этот вопрос. Сама по себе женитьба на дочери родовитого дворянина, который отдаст единственной дщери хорошее приданное, была успешной перспективой, да и родство между двумя семьями могло подсобить любимого сына Андрея к обустройству своей собственной жизни. С тех пор, как Никита Федорович уехал в Москву, взяв с собой старшего сына, княгиня все время была не на месте, то по дому ходит, то за ворота выходит. Мысли о любимом Андрее снова накрыли ее с головой и свадьба Александра с Анастасией отодвинулась на второй план. Снова Марфа Егоровна вспомнила старшего, снова в ее голове родилась тоска по нем, вновь она принялась задаваться одним и тем же вопросом: «Как он там без меня, родненький мой Андрюшенька? Уж не сильно ли строг к нему отец? Как там, в Москве?

Москва поражала своим многолюдием. Не столь великий город как остальные столицы стран Европы, Москва все же распростерлась на многие расстояния, очаровывая гостей своей красотой. Дома даже здесь были построены из бревен, а между ними зеленели сады, в которых росли яблоки да груши. Улицы и мостовые были широки, так что по ним в один ряд могли проехать несколько повозок, не задевая друг друга. Такое расположение домов и улиц построили специально на случае пожара, дабы пламя разом не перекинулось на несколько строений. Даже царский дворец был выстроен из бревен и украшен яркой резьбой. Лишь крепость, что охраняла город да белокаменный Спасский собор, поражающий своим величественным видом и красотой, его золотой купол с большими крестами на маковке ярко сверкал в лучах послеполуденного солнца.

Андрей в красном кафтане с длинными до колен рукавами молча ехал следом за отцом, за весь проделанный путь ни разу не обмолвившись с ним даже парой слов. Никита Федорович в черном мешковатом одеянии, с притороченной собачьей головой как бы балансировал на фоне сына, ничем не похожего на него.

Андрей не любил Москву да и иные города тоже. Ему не нравился шум и гам городских базаров, не любил он и толпу горожан, снующих туда-сюда по своим делам и мешающим быстрому передвижению. Ах, если бы отец смог понять его, если бы захотел отпустить обратно домой, то юноша, весело гаркнув, пришпорил бы коня и во весь опор помчался бы по весеннему бездорожью мимо полей и лесов, следую вдоль берега реки и березовой рощи, высоко в небе светило бы солнце, птички звонко бы чирикали на ветвях деревьев, а под копытами лошади, взмахивая легкими яркими крылашками, разлетались бы бабочки. Но повернуть назад домой было нельзя, раз отец сказать сопровождать его, значит, нужно подчиниться. Ослушаться родителя своего было равносильно смерти, ибо Никита Федорович держал всю семью и слуг в ежовых рукавицах, нигде никому не давал спуску, чаще всего от него перепадало либо Марфе Егоровне, либо Андрею, но почти никогда не был наказан Александр, словно князь любил его больше первенца. Такие мысли все чаще и чаще стали посещать Андрея, который уже было смирился со своей незавидной участью, но юноша не знал, что впереди его ждало еще большее испытание, нежели обычная ревность к брату.