Лев Жданов - Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

Генерал Архаров деятельно нес обязанности директора Тайной канцелярии, блаженной памяти, потерявшей свое прежнее имя, но не силу.

Шешковский прославился в потомстве, ставши пугалом для всех жителей обеих столиц и целой России с его допросами, пытками, с его креслом в подполье, о котором начали ходить целые легенды…

Все шло своим чередом.

Чума на юге приостановила военные действия.

Так гласили официальные сообщения.

Но, кроме чумы, мало было людей, провианту, боевых припасов. И все лето, всю осень это собиралось, подвозилось… Набор был произведен с небывалой строгостью… И только к зиме могли пополниться ряды русских войск.

Вся жизнь двора, как и остальной России, понятно, вращалась главным образом вокруг военных событий.

А домашняя, внутренняя жизнь Екатерины и окружающих ее шла ровно, своим чередом.

22 мая 1790 года принц Нассау, командующий гребной флотилией, прислал курьера к императрице.

Прочитав донесение, она смутилась.

— Вот, взгляните, — по-французски обратилась она к Храповицкому, с которым занималась в этот ранний обычный час.

Храповицкий прочел и тоже не мог сдержать волнения, сильно побледнел.

— Однако отвагу взяли шведы! — проговорил он, чтобы нарушить неловкое, даже тяжелое молчание.

— Да, плывут прямо к нашей резиденции. Десант, видно, решен на подкрепление ихним сухопутным силам. Куда направят удар, интересно знать… Позвоните. Скорей бы разослали известия ко всем начальникам частей. Чтобы быть наготове… Вызвать Салтыкова… Впрочем, лучше я сама… Старика нечего беспокоить. И вообще надо это потише сделать, чтобы напрасно не пугать публику… Я уж сама. Генерал еще спит? — обратилась она к Захару, вошедшему на звонок.

— Почивать изволят, надо полагать. Рано для них…

— Хорошо. Скажи там, как только проснется, чтобы дали мне знать… А ты пиши, — по-русски обратилась она к Храповицкому, — Мусину-Пушкину… да генералу Салтыкову… Повести их… Я подпишу… Чтобы были наготове… Чтобы… Ну, сам знаешь. Такая беда… А между генералами свои счеты идут. Вот уж людское неразумие! Себя не жалеют… Родины не берегут… Пиши: «Главное командование я вверяю…» Нет, постой… Подумать еще надо…

И дольше обыкновенного пришлось просидеть в это утро Храповицкому за рабочим столом в комнате императрицы.

А на половине Зубова царили тишь и покой.

Между тем уже к девяти часам утра приемные и передние покои там начали наполняться целой толпою лиц, явившихся на поклон к новому баловню счастья.

Было тут немало просителей и клиентов из провинции, пришедших в надежде найти защиту и покровительство у человека всесильного, как это все знали, и очень любезного, мягкого всегда и со всеми на вид.

Но только в первое время Зубов надевал маску льстивости и услужливости по отношению ко всем, кто сталкивался с этим новым фаворитом по условиям придворной жизни или хотя бы случайно.

Чем больше крепло его положение и усиливалось влияние, тем холодней и надменней становился он.

Теперь именно начали проявляться сильные признаки этой мании величия, которая владела фаворитом до минуты кончины его покровительницы.

Прибывают посетители…

Уж не вмещают их покои, соседние с тремя комнатами, куда не допускается никто без приглашения, как во внутренние апартаменты фаворита.

Почтенные, седые сановники, генералы со звездами, в блестящих кафтанах ловят проходящих лакеев, стараются узнать: скоро ли встанет фаворит? Поздно ли уснул вчера? Здоров ли и есть ли надежда на хорошее расположение его духа, когда он проснется?

Слуги, уже привыкшие к этой рабской толпе, не стесняясь, захлопывают двери перед носом тех посетителей поназойливее, которые стараются пробраться дальше предела, отведенного для них.

У входной двери рослый лакей чуть не в шею толкает вновь прибывающих просителей и гостей, если те не очень крупных чинов, и повторяет:

— И без вас уж не протолпиться… Подождите там. Ослобонится место… Уйдут которые, ну и пройдете. Чай, не больно важные дела… Знаем мы…

Рублевки скользят из жирных пальцев посетителей в цепкие пальцы лакея, и он кое-как пропускает догадливого искателя…

В первой комнате из трех, куда посторонних не пускают, горит камин, несмотря на то что майские дни довольно теплы.

Зубов изнежен, зябок и особенно плохо себя чувствует в этих старых, мрачноватых внутри дворцах…

Козицкий, дальний родич Зубова, его посредник в щекотливых денежных делах, сидит здесь с портфелем под рукой. Тут же вертится другой наперсник и агент фаворита — Николай Федорович Эмин, стихотворец средней руки и угодник ради личных выгод, беззастенчивый и смелый, прячущий свои клыки порою под маской шутовства. Третьим допущен в интимную компанию человек весьма известный и в обеих столицах, и по всей России — Гавриил Державин, поэт, признанный всеми, автор «Фелицы» и других излюбленных в лучшем обществе стихотворений, поэм и од.