Лев Жданов - Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

— Ну, хорошо. Апостолы это сказали. А все они это сказали? Нет, не все. Это сказал один Павел. А они не очень спорили. Но были такие, что и спорили. Почему же я должен делать, как сказали апостолы, идущие за Павлом? Он был известный хитрец и спорщик. Он и раньше был задира! Он умел заставить слушать себя! А я хочу быть с теми, кто не согласен с Павлом. Его теперь нет, и я могу иметь свое мнение насчет обрезания. Старый Завет все-таки священная книга. Ни Иисус, ни апостолы ее не отвергали. А был ли обрезан на самом деле Спаситель или это только казалось, — мы не знаем. Надо об этом спросить моэйля [41] Mоэйль — оператор при обрезании. и раввина, совершавшего обрезание. Я стою на своем!

— Стой, пока тебя не выбросили из сана, да и вон из церкви христовой, губастый иудей!

— И буду стоять. Не тебе, низколобому нубийцу, учить меня, потомка левитов израильских. В моем мизинце больше знания и благодати, чем в тебе во всем!

Эту горячую беседу покрывал спор, идущий рядом.

Седой, истощенный постом и ночными моленьями, аскет, епископ Граний из Фиваиды потрясал кулаками у самого лица Артемона и с пеной у рта визгливо выкликал:

— Нет, слушайте! Нет, послушайте, что этот ересиарх говорит!.. Этот второй Арий, богоборец. Хуже Симона Мага, отца всякой скверны, кладезя ереси и хулы на Господа. Повтори, что ты сказал! Повтори!

— Повторю! И сто раз повторю! — набычившись упрямо, так что жилы напружились на широком лбу, рубил Артемон. — Сын рожден от отца. Стало быть, отец — раньше, сын — позже. Значит, отец — предвечен, а сын только бесконечен в веках, но исшел из начала своего, от отца. Значит, отец — больше сына. Раз! Сын рожден от девы, еще не искупленной кровью Спасителя. Значит, от девы, во грехе зачатой, хотя и без греха рождающей. Но родился сын во плоти, еще не искупленной. И потом лишь был осенен силой святости. Два!

— Ты смеешь?.. Ты смеешь? Тайну великую так позорить? Да как ты можешь?

— Не я могу. Господь сам сказал. Я верю в откровение. А там писано: «Когда крестил Иоанн водою Господа нашего, был глас с неба: Се есть сын мой возлюбленный!» Отчего раньше не открыл тайны бог-отец о сыне своем? Потому что нужно было крещение. И сошел дух святой, вместе с сыном от бога-отца исходящий. И с этого часа лишь дух божественный преобразил человека-бога Иисуса в бога-сына, в нашего Господа истинного.

— Арий… Арий проклятый! Его речи слышим… и молчим! — визжал Граний. — До чего дошли?! Сами зовем на Себя гнев Господень, если потакаем еретикам и отступникам… Анафему изречь надо за такие речи! Они к соблазну ведут мирян… Грязнят наш слух. Оле, братие! Что молчим?!

— Не тревожь себя так, святой отец, — вмешался молодой еще, красивый, в хорошо скроенной фелони византийского покроя, епископ лаодикейский Аполлинарий Младший, сын фанатика-поэта, с Феофилом вместе приехавший в Александрию. С жестом привычного оратора, оправя нагрудный крест, он заговорил:

— Конечно, некоторые крайности есть в речах почтеннейшего аввы Артемона. Но есть в них и зерно истины, если начнем логически разбирать то, о чем идет речь, т. е. рождение Господа нашего Иисуса Христа, сына Божия. Если бы пожелал Господь, мог прямо с неба послать вторую ипостась, второе лице свое. И с ним также третье, нераздельное звено в святой троице — духа святого… Но Господь пожелал иначе. Единого сына своего, предвечносущего, — он его в виде человеческом дал на искупление грехов мира. Значит, по воле Господа, — телом Христос такой же человек, как и все люди. Но он в то же время и божество. Дух его — дух Божий, только во второй грани, во второй ипостаси. И напрасно благочестивый Граний…

— Молчи и ты! Я знаю вас, оригенитов окаянных!.. Вы — не лучше, чем ариане прокаженные! Тьфу! тьфу! И быть не хочу там, где ересь такая.

Отплевываясь, сердито постукивая посохом, пошел к выходу старик. Шум и спор сразу снова закипел кругом.

— Что тут еще за вавилонское столпотворение? В чем дело? Эмпорион здесь или покои мои патриаршие? Во имя …ца …сы …ду… жия! — бормоча обычную формулу, махая благословляющей рукой, грозным, властным голосом прорезал Феофил общий гам, громко ударяя своим жезлом о каменный пол ризницы.

Стоя на пороге, он ждал, хмуря кустистые брови, злой, готовый накинуться на первого, кто попадет ему под руку.

Толпа иереев, стоя лицом к владыке, отдавала поклоны на взмахи его благословляющей руки. Епископы в ответ осеняли его знаком креста. Но все сразу умолкли. Никто не давал ответа на вопрос, поставленный так сурово. Только Граний, обернувшись на пороге выходной двери, обменявшись приветствием с патриархом, еще не остывший от ярости, заскрипел, завизжал своим старческим фальцетом: