Лев Жданов - Том 4. Последний фаворит. В сетях интриги. Крушение богов

— Что же, я не спорю, если это так. Я плохой знаток в военных делах. Вот пусть другие…

— Мое мнение, — заговорил прусский посланник генерал Граббе, — что с горцами труднее будет справиться, чем с персидским гарнизоном взятых уже крепостей. Они будут защищать свою волю, свои углы. А это самое опасное дело — воевать не с армией, а с народом, если он защищает свой дом…

— Да мы и не тронем их угла. Пусть признают только власть нашей великой государыни, дадут нам свободный путь к берегу Черного моря… И будут жить не хуже, пожалуй, лучше, чем живут теперь, под властью своего шаха или султана… Силой мы их сломим. А потом дадим волю и мир. Зачем же им воевать, отчего не сдаться?

— Ислам не велит, ваша светлость! — снова ядовито вмешался лорд Уайтворт.

— Мы ислама и не тронем. В империи Великой Екатерины место для всякой веры. Крым служит примером тому.

— Крым вовсе не пример.

Спор разгорался, все вмешались в него.

Только Павел сидел насупясь и молчал…

С утра дул влажный южный ветер, который особенно влиял на великого князя. Он делался беспокойным, раздражительным или чувствительным до того, что мог расплакаться от каждого пустяка. И в дни, когда дул южный теплый ветер, ни летом ни зимой он не показывался никуда, опасаясь проявить чем-нибудь свое особенное состояние. Сегодня пришлось выехать, и Павел делал величайшие усилия, чтобы не прорваться как-нибудь. Все его раздражало. Казалось, все что-то имеют против него. Чувствуя постоянную робость перед матерью, не желая окружающим, которых почти сплошь считал врагами, дать против себя оружие, он упорно молчал, отвечая односложно, когда к нему обращались. Сейчас спор заинтересовал его. Павел даже забыл о своем тревожном настроении; то, что говорил Зубов, очень нравилось князю. Он, словно забыв постоянную антипатию к фавориту, порою одобрительно кивал головой, даже раскрывал рот, словно собираясь поддержать Зубова, но сейчас же сдерживался и молча следил за спором.

Екатерина, умевшая замечать все кругом, уловила настроение Павла, пожелала использовать его и неожиданно обратилась к сыну:

— Что же вы молчите? Все высказывают свой взгляд. Чье мнение вы разделяете, ваше высочество?..

— Я?.. Что?.. Все?.. Как?.. Я согласен с мнением Платона Александровича, — очень любезно, глядя на фаворита, неожиданно для всех заявил Павел.

Наступило мгновенное молчание. Павел постоянно держал себя очень осторожно с фаворитом, но не высказывал особенной любви, особенно с тех пор, как Зубов принял участие в планах о передаче трона юному Александру помимо отца.

Может быть, и сватовство дочери, состряпанное Зубовым, как казалось всем, подкупило недоверчивого цесаревича. Но он открыто выразил дружелюбное отношение к Зубову.

Все ждали, что ответит фаворит.

— Разве я сказал какую-нибудь глупость? — вдруг негромко, правда, спросил наглый временщик у Моркова, сидевшего через стул от него.

При случайной тишине эта фраза резанула всех, как пощечина, данная публично Павлу.

Он, как и другие, очевидно, уловил, разобрал обидную фразу и только побледнел, как салфетка, которую теребил своей нервной рукой.

Все сразу заговорили, словно не слыхали ничего. Сделал вид, что он ничего не слышит, и сам Павел.

Обед продолжался своим чередом…

Только Екатерина слегка укоризненно покачала головой, когда Зубов через несколько минут поглядел на нее, желая что-то сказать.

Фаворит с виноватым видом, кротко улыбаясь, шепнул:

— Сорвалось! Язык мой — враг мой, матушка государыня. Не буду больше…

Когда после обеда все разбились на группы и подали кофе, невеста очутилась рядом с бабушкой.

Вообще весь этот день княжна следила, как тень, за государыней, словно птичка, ожидающая напасти и жмущаяся под крыло большой, сильной птицы.

— Иди, иди сюда, садись, моя малютка. Ты что-то очень любишь меня нынче. А, и вы здесь, господин жених. Я еще кое-что имею за вами, дети мои. Вот мы вас поздравляли, а по русскому обычаю… Но, но, не красней, малютка… Кофе нынче что-то горький мне подали… Ну, ну… подсластите его, дети мои…

— Надо поцеловать невесту, господин Густав, — подсказала ему Мария Федоровна, тоже подошедшая к группе.

— О, если это…

Он сделал движение. Княжна сначала отшатнулась было, потом с тихой, трогательной покорностью подняла головку, подставила свои пылающие губки, и юноша впился в них первым долгим поцелуем, осторожно обхватив рукой талию невесты, точно опасаясь сломить ее, как нежный ароматный цветок, дыханием которого так сладко упивался сейчас.