Станислав Козлов - В логове зверя. Часть 2. Война и детство

И всё-таки, в один из вечеров, который можно справедливо назвать прекрасным, я решился. Глядя в разложенный на столе газетный лист, прочитал вслух её название и заголовок передовой статьи. По складам. Молча читать оказалось легче… Мои педагоги – родители никакого удивления не проявили… Как позже выяснилось, они посчитали, что я просто повторил запомнившееся при чтении отца, якобы прочитав самостоятельно. И вдруг до них дошло: газету-то отец ещё в руки не брал и вслух её не читал!…

– А ну-ка, Стасик, прочитай вот здесь, – взволнованный отец ткнул пальцем наугад в какое-то место газетной страницы…

Стасик прочитал и «вот здесь». Родители переглянулись. Верилось с трудом, но сын читал, кажется, по-настоящему. Ещё несколько контрольных проверок и факт, как бы ни был он удивителен и невероятен, оказался фактом. Каким-то непостижимым, для профессиональных учителей, образом их отпрыск научился читать самостоятельно. С тех пор я сделался постоянным чтецом газет вслух, услаждая своих родителей не только победными сводками Совинформбюро, но и своими сверхъестественными, по их мнению, способностями. Отец даже радио выключал: «Ты у нас лучше Левитана».

Первую детскую книжку мне довелось взять в руки только после окончания войны. До этого знаменательного случая читать приходилось газеты. Мамину книжку «Война» тоже пытался прочесть, подозревая, что уж она-то – самая интересная из интересных, раз про войну, но смог одолеть всего лишь несколько страниц и разочаровался: не нашёл в ней войны, в моём понимании. Зато одолел полностью дореволюционного издания, с «ерами», книгу «Цесаревичъ» в голубовато – сером с золотом переплёте. И… «Граф Нулин» Пушкина – тоненькую брошюрку окопного издания. Это – в пять – шесть лет. После «Графа» мама недоверчиво спросила:

– И что же ты в ней понял? О чём книга?

Понял я, конечно, далеко не всё как следует, но в целом смысл содержания усвоен оказался довольно верно, что и выяснил последующий короткий, но щадящий, экзамен, когда слегка потрясённым родителям были продемонстрированы наизусть некоторые части поэмы.

Вскоре пришлось и «писать», и опять без помощи родителей. Они ведь у меня работали. А детского садика при воинских частях ещё не завели. И никаких там «близких» или знакомых, у кого меня можно было бы оставить, не находилось и в помине. Полную свободу мою ограничивали только запретом отходить от дома далее, чем на полсотни шагов. Моих. Но вот однажды возникла совершенно отчаянная необходимость уйти гораздо дальше и неизвестно когда вернуться обратно…

Сыном я был законопослушным, беспокоить родителей лишний раз не позволяла относительно безупречная совесть, – решил поставить их в известность о своём уходе, оставив «записку». Ни карандаша, ни бумаги, да и рисовать буквы я ещё не наловчился. Выход подсказала обстановка. Столбики крыльца обвивали стебли какого-то вьющегося растения. На нём имелось множество тонких сухих. Из этого подручного материала и было выложено на скамейке что-то вроде «япашол кпе тя».

Где живёт таинственный Петя папа с мамой не имели никакого понятия, но наказания за нарушение договора и самовольную отлучку удалось избежать: потрясённые «запиской», сложенной из палочек, родители великодушно меня простили. Правда, смысл послания они, по их же признанию, постигли не сразу.

Время заполнялось не только чтением военных сводок и грамматическими упражнениями. Почти всё время находясь среди взрослых военных людей, занятых своей войной и службой, я, естественно, скучал без общения со сверстниками, и, как только представилась возможность, быстро познакомился с местными ребятишками, принимал участие в их играх, шатался с ними по городу, пока не отправлен был в детский садик. Надо сказать, не очень то и обрадовался – лишение свободы, всё-таки… Но однажды прогулки с кобринскими пацанами кончились для меня довольно плачевно. Могли оказаться и ещё хуже…

Одному из нашей компании понадобилось навестить своего родственника. Дом его находился от города не очень далеко, но всё-таки там, куда ходить мне категорически запрещалось. Не мирной и зловещей была репутация у тех мест. Оттуда в город по ночам приходили таинственные существа, которых называли бандеровцами… Для меня это слово даже по созвучию, бандеровцы – банда, означало слово бандит – злобный и кровавый зверь. Бандиты одевались в военную форму советских солдат и на внешний вид не отличались от них. Эти оборотни хорошо известными им закоулками, проходными дворами, сквозь дыры в заборах, оставаясь незамеченными военными патрулями, подкрадывались к домам, где жили на квартирах офицеры Красной Армии. Дома старались выбирать стоящие подальше от соседних… Стучали в дверь. Подошедшего к ней офицера называли по его воинскому званию и фамилии. Передавали устный приказ срочно явиться в штаб воинской части. Офицер, принимая одетого в красноармейскую форму бандита за обычного курьера, одевался, поспешно выходил на улицу и – падал с разрубленным черепом. Бандеровцы орудовали топорами – бесшумным и верным оружием.