Иван Стаднюк - Москва, 41. Меч над Москвой

Где-то посредине цеха остановились, и дядя Коля указал однопалой рукавицей на неуклюжую фигуру девушки. Серый пуховый платок по-крестьянски пеленал ее голову и грудь, обнимал концами подмышки и был завязан на спине — так в морозную пору кутают на улице детей. Под платком была стеганая фуфайка, на ногах — черные, подшитые войлоком валенки, в которые заправлены ватные брюки.

— Ириша! — окликнул девушку дядя Коля. — Выключи станок! К тебе гости с фронта пожаловали!

— От папы?! — Девушка тут же усмирила визг станка и проворно соскочила с деревянной подставки на цементный пол.

— Не от папы, а от кавалеров минометных войск! — Дядя Коля хитро подмигнул: — Говорят, твои мины не лезут в минометные трубы потому, что ты к ним любовные записочки прилепляешь!

— Я прилепляю? К минам?.. Дядя Коля, я вас на дуэль вызову! Ведь мины к немцам летят! А записки кому адресованы?

— Виноват, Иришенька! — Дядя Коля чуть смутился. — Разбирайтесь сами: кому записки и к кому гости, приехали.

— То-то же! — Ирина с любопытством повернулась к Васильскому и Иванюте.

Оба старших политрука всматривались в лицо Ирины с растерянностью: они почти не узнавали девушку, ибо на фотоснимке в их газете она выглядела совсем по-другому.

Неловкую паузу нарушил Васильский, представив Ирине себя и Иванюту, а затем объяснив причину их появления на заводе.

Миша же никак не мог выйти из состояния потрясенности; мысли его сделались неподвластными ему, отчего трудно было произнести хоть одно вразумительное слово. Ирина не только мало походила на хранившийся в его полевой сумке портрет, но и категорично не нравилась ему! Исхудалое, испятнанное каким-то темно-рыжим порошком лицо было почти отталкивающим; ее большие глаза неестественно сверкали белками, а зрачки — как две тусклые кляксы неопределенного цвета… Рот широк, нос истонченный, с белесой горбинкой… Вот только брови изогнулись двумя изящными дугами… Впрочем, лицо как лицо. Но что-то в нем казалось нарушенным, какое-то несоответствие лишало его привлекательности.

Ирина, повернув голову к Мише, вдруг строго и даже чуть надменно спросила:

— Почему вы на меня так смотрите? Будто прицениваетесь?

Миша, не найдя, что ответить, и будучи не очень искушенным в правилах хорошего тона, сдвинул на поясе полевую сумку, чтобы достать фотографию Ирины. Но все-таки в последнюю минуту сообразил, что не надо делать этого, и вынул газету с фотопортретом девушки.

— Понимаете, — начал выкручиваться Иванюта, — наш редакционный художник так заретушировал ваш снимок, что я не могу сообразить, как лучше вас сейчас фотографировать при таком плохом освещении.

— Вы боитесь, что читатели вашей газеты не узнают меня? — Ирина расхохоталась, угадав причину замешательства Иванюты.

— Ну, не совсем так. — Миша смутился еще больше и умоляюще посмотрел на Васильского.

Тот поспешил ему на выручку:

— Узнают! У нас пленка высокой чувствительности. К тому же нам не обойтись снимками в цехе. Вначале сфотографируем вас у станка, в рабочей одежде, чтоб передать атмосферу труда для фронта, а потом — в домашней обстановке… Но вам, Ира, придется пригласить нас к себе на чашку чаю.

— Приглашаю! — Ирина вновь расхохоталась. — Может, помирите меня с мамулей. У нас сегодня свидание с ней — приедет из своего госпиталя… Только не называйте меня Ирой… Ир-р-ра-а… Неблагозвучно… Зовите Ириной. — И опять засмеялась, но уже устало, с безразличием.

Однако смех Ирины острым коготком приятно царапнул Мишине сердце. И голос ее — бархатный, переливчатый — тоже стал нравиться Иванюте. Но так и не оставляло чувство, что все-таки это не та девушка, которую он тайно и безмолвно носил в своем сердце уже вторую неделю и которую его фантазия наделила необыкновенно ослепительными чертами. Эта — не его мечта… И почти обрадовался столь неожиданному прозрению и душевному раскрепощению. Была любовь — и нет ее! Ехал в Москву с надеждой и страхом, а теперь сердцу легко — ни надежды, ни страха, ни сомнений, все стало просто, обыденно, как и раньше, однако было и печально от несбывшейся мечты… Как же понять самого себя?

Почувствовав, что Ирина его больше не смущает, Миша Иванюта принялся выполнять свои журналистские обязанности. Вынув из сумки блокнот, он деловито засыпал девушку вопросами о том, как ей работается за станком, устает ли, какая норма выработки за смену, с кем она дружит. Васильский в это время целился в Ирину фотоаппаратом, заставляя девушку то встать за токарный станок, то подойти к подругам… И без устали щелкал затвором объектива, сокрушаясь при этом, что освещение в цехе все-таки было слабым.