Юрий Тубольцев - Катон

Войдя в свою спальню, Катон некоторое время постоял в темноте, стараясь ни о чем не думать, затем лег навзничь и пощупал бороду, отросшую за время войны одних римлян с другими за право быть наихудшими. Днем после бани Марк тщательно расчесал ее, чтобы достойно выглядеть во время своей последней торжественной процессии, и теперь представил, как все это будет выглядеть завтра. Тут же он рассердился на себя за суетные мысли и приготовился ко сну. Он не спал почти двое суток и решил отдохнуть перед дальней дорогой туда, куда путь очень короток. Однако, прежде чем Гипнос махнул на него своим чудодейственным крылом, ему отчетливо представился пучок яркой травы на пригорке, где он вел переговоры с вождями всадников. Тогда весенняя зелень привлекла его внимание из-за предчувствия, что более ему не суждено ее увидеть. Циничные метки судьбы в виде знамений и предчувствий всегда раздражали Марка, и в тот момент он поклялся назло року еще раз посмотреть на траву. Но, увы, он вспоминал об этом только в неподходящее время, а когда представлялась возможность исполнить нехитрый замысел, забывал о нем. И вот теперь выяснилось, что даже в такой мелочи зловредная судьба настояла на своем и все его попытки воспротивиться ей не удались. Унизительная зависимость от высшей силы возмутила Катона, и он даже подумал о том, чтобы немедленно выйти в сад с факелом и сделать по-своему. Однако ребячливое упрямство было не к лицу философу, поэтому он остался на месте. Но теперь его настроение изменилось бесповоротно, и, желая вернуть себе стоическое равновесие духа, он зажег светильник и обратился к свиткам своих друзей греков. Прямо на него глянул с полки рулончик с диалогом Платона "О душе". Это было именно то, что ему сейчас требовалось: рассказ о последних часах жизни Сократа.

Катон снова лег и начал читать о том, как умирал настоящий философ, приговоренный гражданами к смертной казни фактически просто за то, что был самым умным: тогдашним афинянам требовались иные качества. Эта повесть всегда по-особому трогала душу Катона пророческим ощущением сродства судеб. Вот и теперь она вовремя оказалась у него под руками.

"Сидя подле него, я испытывал удивительное чувство, - так, по Платону, начал свой рассказ очевидец смерти Сократа. - Я был свидетелем кончины близкого друга, а между тем, жалости к нему не ощущал - он казался мне счастливцем, я видел поступки и слышал речи счастливого человека!"

В груди у Марка сделалось тепло, а кровь словно ожила и заговорила под кожей. Он увлекся общением с близкими по духу людьми и вышел за пределы времени и пространства. Но вдруг его охватило непонятное беспокойство. Он оторвался от свитка и задумался. В следующее мгновение его осенило, и он посмотрел на стену, где обычно висел меч. Там было пусто. Катон позвал раба и, когда тот вошел, спросил его, куда делось оружие. Слуга молчал. Марк повторил вопрос, а раб продлил молчание. Катон вознегодовал, но в целях конспирации сохранил невозмутимость.

Прошло какое-то время. Он дочитал книгу, однако, лишь глазами, поскольку сознание было занято другим, и снова кликнул раба. На этот раз Марк приказал молчуну разыскать меч и вернуть его на место. Это распоряжение было отдано небрежно, как бы мимоходом: бескомпромиссному Катону напоследок пришлось хитрить, чтобы ввести домашних в заблуждение относительно своих планов. Раб послушно ушел и словно сгинул в недрах большого дома. Вселенский метроном неумолимо отсчитывал удар за ударом, а Катону, вместо того чтобы привести в готовность душу, приходилось заботиться о технической стороне дела. Он потерял терпение и уже безо всякой дипломатии начал громко звать раба и требовать меч. Дом будто вымер, никто не появлялся.

Множество раз враги Катона в курии и на форуме пытались смутить его и вывести из равновесия, но это им никогда не удавалось. И вот теперь, когда он, закончив ратный труд на поле битвы за Республику, снял с себя железные латы воли и сделался уязвимым для обид и страстей, как всякий человек, ему пришлось снова воевать, причем по ничтожному поводу да еще со своими домочадцами. Сознавая унизительность такого положения, Марк приходил в ярость, и когда, наконец, появились рабы, которые опять пытались отмолчаться в ответ на его гнев, он ударил самого упорного молчуна в лицо. Всю свою злость, накопившуюся за долгую, кишевшую врагами, как грязный чулан - тараканами, жизнь, он вложил в этот удар и разбил правую руку в кровь. Раб уполз прочь, и о нем более никто, кроме Катона, не вспоминал. А Марк продолжал кричать и размахивать руками, разбрызгивая кровь по стенам комнаты. Наконец вбежал сын и со слезами на глазах бросился успокаивать отца. Он еще во время обеда, услышав пространную речь родителя, все понял и выкрал его меч. Катон отстранил сына и, припечатав его к стене грозным взором, резко спросил: