Роман Булгар - Пропавшее кольцо императора. III. Татары, которые монголы

Все, кто обитает по берегам наших рек, все должны встать рядом, обрести такую же мощь и силу. Ты, моя дорогая и любимая сестра, должна обратить силу рода Сувар не против нас, а поставить ее рядом с нами, размышляй не только о себе, переживай о других, оглядывая мир, беспокойся не о малом и суетном – ты размышляй и думай о великом…

– Я поняла тебя, – слезы текли по ее щекам, – мой царственный брат. Я выполню твою волю…

После пышной свадьбы Махмед-бек увез красавицу жену в Сувар. Сестра эмира смирилась со своей участью, родила ребенка, но дитя ее долго не прожило, тихо угасло…

Довольно мужественно встретила Суюм сокрушительное известие про скорую свадьбу любимого ею человека с плененной русинкой.

О том, что ее муж скончался по дороге и его тело везут в колоде с медом, она уже знала. Удары следовали один за другим. Один другого сокрушительнее. Но больнее всего ударила по сердцу измена.

Она же ради Ахмеда рисковала всем, что у нее есть, носит под своим сердцем, возможно, его ребенка, а он, он…

Сквозь полуопущенные ресницы Суюм рассеянно наблюдала за тем, как ее брат объясняет ее детям, из чего и как складывается могучая держава, а у самой перед глазами, как живая, встала другая история, та, что недавно поведал им всем их гость, почтенный странник Хаджи Хасан, о зарождении дотоле никому неведомого народа…

Тихое счастье прочно поселилось в новой юрте охотника Хорилартая. Но так уж устроено на грешной земле, что если где-то счастья вдруг прибывает, то в другом месте его непременно становится на столько же меньше.

Видно, совершенно позабытой мужем Шунчэ никак не давало покоя ее положение отвергнутой и всеми забытой. За годы, прошедшие с появления в племени хори-туматов Суары, она еще больше обрюзгла, превратилась в невыносимо брюзгливую, жутко вздорную и злобную женщину, от которой отворачивались, старались не связываться с нею.

Со временем все позабыли о ней. Но, на беду, она была дочерью человека, который после смерти их прежнего вождя с помощью подлых интриг и грязных наговоров вдруг стал во главе племени, оттеснив в сторону всех остальных прямых претендентов.

Внезапно вознесшийся на самую вершину родовой власти Шунтай, с его точки зрения, вполне справедливо посчитал, что ни он сам в его положении, ни его дочь никак не заслуживают того пренебрежения, с коим к его чаду относился ее муж Хорилартай.

– Он плохо кормит меня, – неопрятно одетая женщина грязными пальцами размазывала по лицу злые слезы, и вождь племени, глядя на нее, брезгливо поморщился, что вышло у него неосознанно, помимо его воли, настолько неприглядное зрелище представляла собой его дочь.

Конечно, как разумно думалось ему, во многом его дщерь виновата сама. Если бы она все время внимательно и тщательно следила за собой, старалась, то мужчина не отвернулся бы в сторону. Всему виной, должно быть, плохая наследственность.

Ее мать была точно такой же. Она же ничему не научила свою дочь, в детстве потакала во всем, ничего не заставляла делать, избаловала.

Если бы еще уродилась писаной красавицей. А то пришлось сбыть ее с рук, отдать замуж за первого попавшегося на глаза простого охотника, который не смог отказаться от, по их понятиям, выгодного посула.

Хорилартаю позарез требовалась жена, а денег у него отродясь не водилось. Вот они и ударили по рукам. А тут еще оказалось, что Шунчэ вдобавок ко всем ее природным недостаткам к тому же бесплодна.

Поначалу он грешил на охотника, но когда тот от второй жены стал получать вполне здоровый приплод, причина прояснилась…

С другой стороны, Хорилартай обязан был по их законам и древним обычаям содержать своих жен. Правда, охотник все же как-то пытался вернуть ему, Шунтаю, дочь назад, но он смог отговорить Мергена от этого шага, чтобы по племени не пошли всякие ненужные разговоры.

– Смотри, отец, в чем я вынуждена ходить, – сквозь всхлипывания запричитала Шунчэ.

Лицемерно выдавливая из себя слезы, она не стала говорить о том, что два своих новых наряда еще в прошлом месяце обменяла у заезжего торговца на бурдюк сладкого вина, к которому стала до ужаса охоча.

И потом тайком попивала, находя успокоение и веселя душу. Тогда отступало от нее одиночество, от которого она страдала постольку, поскольку все приходилось делать самой. Если бы кто-то готовил пищу, убирал вместо нее, а она сидела бы в своем темном углу и мечтала.

– Он выстроил своей мерзавке, что отняла у меня мужа, новую юрту и поселился в ней сам. А я до сих пор мерзну в старой хижине.