Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

— Пойдем посмотрим.

По улице Писемского спустились к проспекту. Жевакин подходил к каждому киоску и подробно изучал каждую витрину, придерживая очки и недовольно щурясь сквозь стекла. Потом начинал что-то выспрашивать у продавцов. Деревьев покорно следовал за ним. Деньга чужие, стало быть, не следует проявлять особенную живость в составлении карты вин. Впрочем, он был уверен, что все кончится обыкновенной водярой. Просто Жевакин как преданный клеврет, нукер, ординарец, вассал старается сэкономить бабки своего господина. Когда они миновали пятнадцать, наверное, киосков, Деревьев, начиная замерзать, осторожно высказался по поводу того, что нужно наконец «определиться». В ответ Жевакин начал гримасничать, объявил зачем-то, что «от этого снега у него чешутся ноздри», и вдруг купил, совершенно не прицениваясь, две бутылки «Мартини», штоф «Амаретто» и что-то с бананом на этикетке.

— Понимаешь, — виновато сказал он, кивая в сторону витрины, — он ничего этого не пьет.

— Тогда зачем ты купил?

— Мало ли, вдруг девочки образуются. Не обязательно, конечно, — испуганно поправил он себя и нервно потер довольно изрядную свою лысину. — Просто на всякий случай. А пока давай на ту сторону перейдем.

Они спустились в гулкий переход, где зверски наяривал простуженный джазбанд. Жевакин бросил в их обшарпанный чемодан, распахнутый на мокром полу, червонец и остановился, как бы непреодолимо заслушавшись. Гремели «Вишни в саду у дяди Вани». Жевакин закатывал глаза и продолжительно причмокивал. Деревьев чувствовал себя неловко. Его толкали прохожие, он ловил ехидно-поощрительные взгляды разнообразных спекулянтов, стоявших поблизости, и неприятно оживившихся музыкантов. Жевакин все глубже впадал в совершенно неуместное самозабвение. Деревьев дернул его за рукав, сначала осторожно, потом злобно. Старый друг очнулся, шаря вокруг себя как бы ничего не узнающими глазами.

— Да-да, — пробормотал он, — пошли.

Когда выбрались наверх, он объяснил:

— Ничего не могу с собой поделать, как слышу эту песню — шалею.

В ближайшем киоске он купил несколько жестянок с сардинами, крабами, икрой, две банки ананасового компота.

— Закуска, — пояснил он, хотя никто у него ничего не спрашивал. На этой стороне повторилось то же, что и на противоположной. Жевакин вставал на цыпочки и приседал перед каждой освещенной витриной, морщился, сплевывал, препирался с продавцами. На лице его озабоченность сменялась раздражением, переходящим постепенно в отчаяние.

— Слушай, этот твой пахан какой-то прямо Анчар, ты готов сдохнуть, но добыть ему жидкость по вкусу.

Получилось что-то среднее между ассоциацией и инсинуацией, Жевакин брезгливо отмахнулся от литературной ерунды и купил две бутылки смирновской водки.

— Это нам с тобой. Правда, бутылки пластиковые, ну да лучше нет.

Жевакин пожевал губами и купил третью бутылку.

— Пойдем еще вон там посмотрим.

— Да мы уже около часа гуляем.

— Около часа? — Жевакин задрал рукав. — Академического. Но тоже немало.

Они все-таки прошлись еще в сторону ресторана «Арбат». Была приобретена связка бананов, банка маслин, две коробки консервированного мяса, а также полторы дюжины «Сникерсов» и «Марсов».

— Тоже для девочек?

— А? Да, для них, для девочек, девчушек, девуленек.

В пакет все не помещалось. Бутылку джина Деревьеву пришлось сунуть в карман. Уже почти наладили к дому.

— Сигареты забыл, — взвыл Жевакин и бросился к ближайшему киоску. Деревьев огляделся. Летел крупный веселый снег, сновали машины, сновали люди, как-то празднично светились окна. Деревьев громко хмыкнул, вспомнив вдруг все то, о чем благополучно забыл во время этой великолепной прогулки.

— Мир матерьяльный нам любезен, — процитировал он сам себе одну из любимых строчек поэта Дубровского. Подошел все еще озабоченный Жевакин.

— Ну что ж, мы не всесильны, — сказал он из-за громадного пакета, глядя на свои часы, — возьмем литр «Абсолюта» и на этом — генук.

Деревьев спросил:

— А это что, все его деньги, да?

Жевакин хмыкнул.

— Неужели ты думаешь, я стал бы на свои тебя угощать?

И в этот момент стал похож на прежнего Вовку Жевакина, дружелюбного хама и хорошего товарища.

Когда они вошли в квартиру, семенивший на кухню Сан Саныч союзническим шепотом сообщил на ухо жильцу:

— Только что пришел второй.

Деревьев вздрогнул: два Ионы Александровича для одного вечера многовато. Оказалось, что испугался он всего лишь изгиба собственного воображения: на тахте, держа в руках шапку и даже не расстегнув свой ярко-красный пуховик, сидел Тарасик. Иона Александрович все наоборот: во-первых, он стоял, во-вторых, шубу свою он давно сбросил и оказался в двубортном костюме благородной шерсти. Выглядел он как человек, дела которого складываются очень хорошо. Между тем беседа с новым старым другом хозяина у него явно не клеилась.