Михаил Деревьев - Невольные каменщики. Белая рабыня

Лавиния остановилась над грузным, густо пахнущим телом, сжимая под камзолом рукоять спрятанного кинжала. Если бы она не боялась нашуметь и поставить под угрозу срыва свое предприятие, она бы, ни на секунду не задумавшись, воткнула кинжал в сердце этой пьяной свиньи.

Преодолев свой соблазн, она повернулась к Троглио.

— Вы помните, где в прошлый раз пробирались в город?

— В общем… в общем, да. Там такая калитка в стене, прикрытая зарослями.

— Сможете сейчас ее отыскать?

— Навряд ли.

— Значит, сможете.

Троглио жалко улыбнулся.

— Как зовут твоего мужа? — резко обернулась Лавиния к мулатке.

— Фаустино. Фаустино Асприлья.

— Он часто бывает в городе?

— Довольно часто. Иногда. Не знаю. Мы живем бедно…

— Вы знаете имена тех, с кем он обычно там имеет дело?

Мулатка зашмыгала носом.

— Думайте скорее, может быть, это сохранит жизнь вашему мужу.

— Я не знаю. Не уверена, но, кажется, одного он называл.

— Как называл?! Ну же!

— Кажется Бенито, а может быть, и не Бенито…

Лавиния достала из кармана золотую монету.

— Точно, Бенито, а второго, дай Бог памяти, а второго…

Появилась и вторая монета.

— А второго Флоро. Именно так, сеньора, Бенито и Флоро, они стражники, сеньора, они охраняют вход в калитку.

— Ну что ж, — Лавиния поправила шляпу, — попробуем сами.

Мулатка засунула монеты в рот.

— Теперь вы, Троглио, будете у нас Фаустино Асприлья, и вам надлежит любой ценой договориться с вашими приятелями Бенито и Флоро.

Троглио занервничал.

— Но они сразу догадаются, что это не я, то есть это не он. Я не так уж чисто говорю по-испански. У меня акцент.

— У них, — Лавиния указала на матросов, — совсем нет акцента, потому что они не знают по-испански ни слова. У меня тоже нет, но Бенито и Флоро наверняка помнят, что их друг Фаустино был не женщина.

Возразить было нечего, Троглио покорился.

— Так, чья очередь нести мистера Троглио?

Один из матросов охотно рухнул на колени, собираясь принять управляющего на закорки.

— Папочка, теперь ты знаешь все, и я думаю, что поможешь Элен и Энтони.

Дон Франсиско лежал глубоко в пуховиках и тяжело дышал. Рядом с постелью стояли медные тазы с мокнущими в них полотенцами, спиртовки. На белой тряпице валялись в беспорядке инструменты для кровопускания. Чадили, догорая, свечи.

— Не думал, что ад начинается столь задолго до смерти, — сказал дон Франсиско, слабой рукой подтащил к груди угол простыни и промокнул обильный пот, собравшийся в выемке под кадыком.

— Папочка, сделай доброе дело, это облегчит твою душу, я умоляю тебя.

— Аранта, когда мне понадобится священник, я позову отца Альфонсино. Не надо читать мне проповеди и не надо лить надо мною слезы, будто я неисправимый грешник.

— Но ты же понимаешь, что я права, я никогда, согласись, никогда не вмешивалась ни в какие дела, я всегда была маленькая, слишком маленькая. И слишком глупенькая. Ты можешь не принимать в расчет мои доводы, но ты не можешь не поверить моим чувствам.

Дон Франсиско закашлялся.

— И твои чувства велят тебе выступить против твоего родного брата?

— Если бы ты знал, как мне трудно было прийти к такому решению! Сколько ночей напролет я проплакала, расставаясь в душе со светлым образом Мануэля, — обожаемого Мануэля, лучезарного Мануэля! За последние месяцы он не сделал ничего, ничего, чтобы вернуться на прежнее место в моей душе.

Дон Франсиско продолжал бороться со своим кашлем, но это давалось ему все труднее и труднее.

— Но все же он твой брат, Аранта. Родной брат, ты не можешь это отбросить.

— Но мой брат фактически стал насильником и никогда не отрицал, что с легкостью станет убийцей, если это будет ему выгодно.

— Аранта!

— Но я не отбрасываю того, что он мой брат. Именно потому, что я помню об этом, я хочу помочь ему.

— Помочь, чем же?

— Я хочу помешать ему стать и насильником, и убийцей!

Дон Франсиско молчал, он был потрясен неожиданной атакой со стороны своей дочери, которую привык считать глупышкой и тихоней. Она всегда казалась ему слишком маленькой и какой-то несостоявшейся. Все достоинства, которые он хотел видеть в своих детях, достались на долю Мануэля: сила, ум, красота. Что же досталось этой девочке, стоящей сейчас на коленях у его постели с молитвенно сложенными руками? Что же досталось ей?

— У тебя чистая душа, дочка, — тихо сказал дон Франсиско.

— Ты говоришь так, как будто сомневался раньше в этом, папа.