Анна Берсенева - Ангел-хранитель

– Папа, ты ошибаешься! – Лидин голос взлетел и задрожал. – Это совсем не так! Дети приходят в школу и занимаются с прежней радостью! Да один только Паша Кондратьев чего стоит!

– Я не о детях, – поморщился отец. – Взрослые перевернули жизнь с ног на голову. Разрушили все, что смогли, и ничего не создали взамен. – Заметив, что Лида хочет возразить, он жестом остановил ее. – Не знаю, удастся ли им это сделать когда-нибудь. Не знаю! Но пока – война всех со всеми. Ненависть. Безумие. Я не могу воевать, Лида, – устало проговорил он. – Я ученый, а не солдат. И наблюдать, как летит в тартарары все, что создавалось моими предками, тоже не могу. Мы уезжаем в Париж. Мне удалось поговорить с Луначарским, он обещал помочь.

– Папа, но… как же? – с ужасом и недоверием выговорила она. – А коллекция?

– Что сможем, вывезем, остальное спрячем. Иначе все разграбят и уничтожат.

Андрей Кириллович подошел к дочери и, обняв, погладил по голове.

– Лидуша, нет другого выхода, – сказал он. – Иначе мы все погибнем. И все погибнет. Мы уезжаем не навсегда, я уверен. Вернется разумная жизнь – и мы вернемся.

Он знал, что старшая дочь поймет его – она всегда понимала разумные резоны.

Но не на этот раз.

– Я никуда не поеду! – вырвавшись из отцовских объятий, закричала Лида. – Это невозможно!

Послышались шаги, и в комнату вбежали разбуженные Вера с Надей. В руках у Веры был тяжелый, отделанный медной чеканкой резной посох из Ангеловской коллекции; она давно перенесла его к себе в комнату.

– Что случилось? – держа посох наперевес, воскликнула она.

– Лидинька, почему ты плачешь? – испуганно спросила Надя.

– Езжайте куда вам угодно! Все уезжайте! – не помня себя, закричала Лида. – Это предательство! Я не поеду! Нет!

И выбежала из комнаты, оставив отца и сестру в тоске и недоумении.

– «Мальчишек радостный народ коньками звучно режет лед». – Вера заметила, что веснушчатая девочка с соломенными волосами косится на листок соседа по парте, и сказала: – Алена, не подглядывай, пиши самостоятельно. «На красных лапках гусь тяжелый…» – продолжила она.

На улице послышался шум. Не шум даже, а угрожающий гул множества голосов. Вера насторожилась, подошла к окну школьного флигеля, выглянула – и отшатнулась.

Двор перед усадебным домом был заполнен людьми, а мужики все входили и входили в ворота, держа в руках вилы, косы или просто дубье. Не приходилось сомневаться, что намерения у них самые угрожающие.

– Не робей, мужики! – Тимофей Кондратьев поправил заткнутый за пояс топор. – Сила теперь наша! Пора с Ангеловыми разобраться! Чем они лучше других? Все наше захапали и жируют! Правду говорю, мужики?

– Истинная правда! – раздались нестройные голоса. – Давно пора! Все уж так-то и сделали, а мы чего ждем? У них от сокровищ деваться некуда, а народ с голоду пухнет! Ежели все, что в усадьбе накоплено, взять да на хлеб обменять, это ж сколько выйдет!

– Выходите, куда попрятались? – гаркнул Тимофей.

Он был с похмелья, а потому мрачен.

– Брезгуют народом-то, – хмыкнул плюгавый мужичок у Тимофея за спиной. – Благоде-етели!

Андрей Кириллович услышал шум в ту минуту, когда отнял печать от свежего сургуча и написал на конверте «Лидии, Вере, Надежде Ангеловым». Он быстро положил письмо в папку, на которую была наклеена фотография хрустального яйца, и вышел из своего кабинета.

В усадебный двор уже вышли и все обитатели Ангелова. Вера показалась на крыльце школьного флигеля, за ней выглянули испуганные дети. Из второго флигеля – в нем находились художественные мастерские – появилась Лида и учитель по рисунку. Среди учеников, толпившихся за ними, виден был и Паша Кондратьев. Он смотрел на своего отца с нескрываемым ужасом.

Профессор Ангелов вышел из главного дома.

– Что случилось? – спросил он, подходя к толпе.

– А поздороваться? Вежливость не соблюдаешь, – с издевкой сказал молодой парень в первом ряду.

– Игнат, а почему я должен быть с тобой вежливым, когда ты врываешься в мой дом с вилами? – пожал плечами Ангелов.

– Язык у тебя хорошо подвешен, Андрюха, мне ль не знать! – глядя на Ангелова в упор, сказал Тимофей Кондратьев. – А только не твой теперь дом. Народный!

– Чем зря болтать, проспался бы лучше, – поморщился Ангелов. – За версту перегаром от тебя разит. Что мать твоя сказала бы, если б увидела, во что ты превратился?

Упоминание о матери только разозлило Тимофея.

– Ишь, кого вспомянул! – заорал он. – Корову свою!