Владимир Зима - Исток

Юродивые вопили о конце света, предрекали Фотию страшные кары за то, что он осмелился потревожить святыню.

Не обращая внимания на вопли и крики, Фотий бережно взял в руки святыню и направился к выходу.

С пением прочувственных псалмов и торжественных гимнов, в сопровождении многотысячной толпы омофор Богородицы был перенесён из Влахерн во внутреннюю часть города, за стену Константина.

Крестным ходом святыню пронесли по главной улице столицы и с почестями доставили в храм Святой Софии, где продолжились неустанные моления.

Здесь не был слышен стук топоров тавроскифских плотников, однако Фотий понимал, что угроза захвата Города слишком велика, и потому возносил к небесам лишь мольбы о даровании мира, обращаясь к Пресвятой Деве Марии:

— Покажи тавроскифам, что Город укрепляется Твоею силою!.. Сколько душ и градов взято уже варварами — воззови их и выкупи, яко её всемогущая... Даруй же и мир крепкий жителям Города Твоего!..

Когда был завершён молебен, Фотий обратился к многотысячной толпе с проповедью.

— Что это?! — воздевая руки к небу, воскликнул Фотий, и под сводами храма установилась напряжённая тишина. — Откуда поражение столь губительное?! Откуда гнев столь тяжкий?! Откуда упал на нас этот дальнесеверный страшный Перун? Откуда нахлынуло это варварское, мрачное и грозное море?! Не за грехи ли наши всё это ниспослано на нас? Не обличение ли это наших беззаконий и не общественный ли это памятник им?! Не доказывает ли эта кара, что будет суд страшный и неумолимый?.. И как не терпеть нам страшных бед?! Вспомните, как несправедливо обижали мы в Константинополе приезжих руссов... Вспомните, как убийственна рассчиталась стража с теми, кто был повинен в весьма малом!..

По толпе молящихся и внимающих проповеди патриарха пронёсся испуганный ропот. Многие жители столицы империи не догадывались, что нашествие тавроскифов могло быть вызвано справедливой местью за надругательство над их соплеменниками. Теперь всем стало ясно, что умилостивить варваров будет весьма не просто — они слишком горды, чтобы прощать обиды.

К сводам храма Святой Софии вознеслись ещё более бурные рыдания и причитания.

— Да, мы получали прощение неоднократно, но сами не миловали никого, — не щадя самолюбия важных придворных, восклицал Фотий. — Сами обрадованные, мы всех огорчали... Сами прославленные, всех бесчестили. Сами сильные и всем довольные, обижали слабых мира сего... Мы безумствовали! Толстели! Жирели! Коснели!!!

Вопли и слёзные мольбы о пощаде были ответом проповеднику.

— Вы теперь плачете, — горестно промолвил Фотий, — и я с вами плачу... Но слёзы наши напрасны. Кого они могут умолить теперь, когда перед нашими глазами мечи врагов, обагрённые кровью наших сограждан; и когда мы, видя это, вместо помощи им бездействуем, потому что не знаем, что делать, и только что ударились все в слёзы...

Помолчав несколько долгих, томительных минут, Фотий взглянул на толпу прихожан с нескрываемым осуждением, а затем в голосе его зазвенел металл:

— Часто внушал я вам: берегитесь, исправьтесь, обратитесь, не попускайте отточиться Божию мечу и натянуться Его луку... Не лукавьте с честными людьми!..

Фотий скорбно потупил взор, заговорил проникновенно и тихо, обращаясь к каждому в отдельности:

— Горько мне от того, что дожил я до таких несчастий... Горько от того, что сделались все мы поношением соседей наших... Горько от того, что нашествие этих варваров схитрено было так, что и молва не успела предуведомить нас, дабы всякий мог позаботиться о безопасности... Мы услышали о них только тогда, когда их увидели, хотя и отделяли нас от них столькие страны и правители, судоходные реки и пристанищные моря... Горько мне от того, что вижу я народ жестокий и борзый, смело окружающий наш Город и расхищающий его предместья. Они разоряют и губят всё: нивы, жилища, пажити, стада, женщин, детей, старцев, юношей, всех поражая мечом, никого не милуя, никого не щадя. Погибель всеобщая!.. Как саранча на тучной ниве... или, ещё страшнее, как жгучий зной, наводнение или... даже не знаю как и назвать, явился народ незнаемый в земле нашей и сгубил её жителей...

Напряжение внутри храма достигло опасного предела, когда толпа, застывшая в немом оцепенении, ещё вслушивающаяся в каждое слово проповедника, во всякую минуту уже готова то ли разрешиться безумным воинственным самоубийственным кличем, то ли растечься жалкими всхлипываниями и причитаниями.

Фотий почувствовал, что держать дольше толпу в таком состоянии опасно и чревато непредсказуемыми последствиями, и решил постепенно гасить возбуждение, а для этого следовало заронить в души слушателей надежду на спасение.