Сухбат Афлатуни - Поклонение волхвов

По трибунам волнами поднимаются флажки.

Николай Кириллович разговаривает с милиционером, пытаясь перекричать музыку. Милиционер качает головой. Николай Кириллович достает из портфеля листок бумаги, пишет записку. Милиционер достает рацию, что-то кричит в нее. Мимо проходят воины со щитами, обклеенными фольгой.

«Гелиотид! – гремят динамики. – Твое сияние привлекало сюда завоевателей и купцов, ученых и музыкантов…»

– Передайте, мне к нему всего на пять минут. – Николай Кириллович пальцами показывает – пять.

– Хорошо, хорошо, доложу… Как, говорите, ваша фамилия?

– Триярский, Николай Триярский.

– Сам Николай Триярский?.. – Лицо милиционера светлеет. – Сияй, сияй, Дур-р-кент! Что же вы сразу не сказали, что вы… такой высокий гость? Мы вашу песню уже неделю тут слушаем! А какой проигрыш красивый!

– Я назвал фамилию, вы, наверное, не расслышали…

– Да, шум адский просто… С дежурства прихожу, не могу тихо разговаривать! Скажите, такой личный вопрос, а девушка, которая вашу песню поет, уже приехала?

Николай Кириллович что-то мычит.

– Понятно, – кивает милиционер. – Но завтра, на юбилее, уже точно будет, как же без нее, да? У нее, кстати, муж-дети есть?

Николай Кириллович пожимает плечами.

– Понятно, – повторяет милиционер и вздыхает. – У творческих людей все по-другому. Хорошо, товарищ Триярский, сейчас вот выйдете и пойдете направо…

«Во глубине дуркентских гор тысячелетия дуркоры терпели бедность и позор, как звери, загнанные в норы!»

Милиционер показывает жестами, как пройти. Протягивает листок, складывает пальцы в щепоть и чертит ею в воздухе. Николай Кириллович кивает, на бумаге появляется автограф.

По арене скачет отряд басмачей, следом несутся красноармейцы. Гремит «Ода к радости». Мокрыми флажками изображается голова Ленина.

Николай Кириллович останавливается перед дверью.

Дверь распахивается, вылетает Люся Осипенкова. Не замечая Николая Кирилловича, несется вниз, всхлипывая и роняя папки.

«Оду к радости» сменяет «Время, вперед!» Г. Свиридова.

«Советская власть, освободив дуркоров от многовековой эксплуатации…»

Николай Кириллович разминает пальцы и стучится.

– Если это опять эта дура… – слышен изнутри голос Синего Дурбека.

Николай Кириллович осторожно заходит.

Небольшая полутемная комната. Одну стену почти целиком занимает окно, через него, как на ладони, видно поле. На диване, глядя на поле, полулежит Дурбек Хашимович, рядом несколько фигур, показавшихся восковыми. Дурбек Хашимович одет в синий, с лунным отливом костюм; на пальце сияет перстень с гелиотидом. На столике стоят пепельницы и виноград, едко пахнет коньяком.

– Это кто?

В Николая Кирилловича направляется указательный палец.

– Композитор, – слегка оживает одна из восковых фигур.

– Спросите, что ему надо. – Синий Дурбек снова отворачивается к окну.

– Дурбек Хашимович, я буквально на минуту, – делает шаг вперед Николай Кириллович. – Я насчет фестиваля.

– Какого фестиваля? – Синий Дурбек продолжает глядеть на поле.

– Музыкального… Современной музыки…

Одна из мумий испускает вздох.

Николай Кириллович секунду молчит, потом начинает говорить о фестивале. О странном решении проводить его не в Центре, а в Музтеатре. О том, что некоторые участники в последний момент отказались приехать, потому что на них оказывается давление. О том, что он до сих пор не получил ответа насчет колокола, который необходим для исполнения его симфонии…

– Пидарасы… – задумчиво произносит Синий Дурбек, не отрываясь от окна. – Где они их только набрали?

По полю внизу носятся какие-то парни в серебристых костюмах и болтают длинными лентами. Выезжает муляж космической ракеты.

Синий Дурбек отворачивается и замечает Николая Кирилловича:

– Что он хочет?

– Колокол просит, – неожиданным тенорком отзывается самая мрачная фигура.

– Хорошо… Дайте ему колокол.

Тенорок что-то чиркает в блокноте.

– Только пусть тихо звонит. – Синий Дурбек прижимает палец к губам. – Тихо-тихо…

Николай Кириллович собирается что-то сказать, но тут раскрывается дверь и в комнату на карачках вползает седой человек в сером пиджаке:

– Отец! Отец родной! – Быстро ползет к дивану, воздевая руки. – Умоляю! Жена, дети, внуки… Умоляю!

Николай Кириллович смотрит, потом тихо выходит.

Проходит вдоль трибун, кутаясь в плащ. «Си-яй, сияй, Дур-р-кент!» – оглушает его детский хор. Синие флажки, желтые, красные…