Фаина Гримберг - Гром победы

Она подняла глаза и увидела... кружевные манжеты... поистрёпанные... зелёный бархатный кафтан... очень поношенный... напудренный парик... новомодный какой-то... завитой в три локона с каким-то пучком... Из манжеты — рука — тонкая мужская кисть... Она прежде думала: никого нет лучше отца, невозможно было бы — выйти замуж за несходного с отцом, с её отцом!.. Но это обаяние мужской хрупкости тревожило почти болезненно... Чувства пробудились разом, и пробуждение испугало её... Она не знала прежде, что она такова... Выбритый — чёрные точки — мужской подбородок — чуть — раздвоинка — показывал слабость, но эта слабость влекла почему-то сильнее силы... И... она решилась и посмотрела... нет, не в глаза его, не встретились взгляды, а — на его глаза... Серые глаза... такие загадочные беспомощностью взгляда, лёгкой нежностью и... странно молящим выражением... Было что-то, что заставляло его — молить.. Но кого он просил, молил, о чём?.. Её?.. Так сразу?.. Ужели?..

Худенький!..

Она испугалась, всполохнулась внутренне... А если это не он? Не герцог, не жених назначенный... уже почти назначенный... говорят... Кому назначенный? Ей? Лизете?.. Лизете?! Нет!.. Болезненно... больно... Не надобно, чтобы Лизете... Но если это не герцог, не он? Она не должна... не должна любить, полюбить другого... Нет, нет! Только того, за которого замуж пойдёт... отдадут!.. И — сердце сжавшееся отпустило, порхнуло, толкнулось плавно, легко... Это был он! Сказали, назвали... Уже знала» — он!.. И улыбнулась невольно совсем...

...Другую он даже и не заметил. Так и не заметил. Была. Что-то... говорили, прелестное, но не заметил... после говорили, что и меньшая прелестна... Не знал, не заметил...

Сразу видел одну лишь... девочка... удивительная... уже высокая... кажется... Подняла на него глаза... Чёрные глаза могут быть до чего энергически хороши... с этим нежным умилительным озорством...

Замер...

А думал прежде, никогда не случится с ним такого, такой любви; никогда он не влюбится... просто потому что не бывает такого, такое — выдумка в книгах... Но оказалось — бывает! И какое счастье, что — с ним!..

Трое молодых людей отступили. Государыня, цесаревны, дамы — прошумело легко, проблестело мимо... Берхгольц говорил какие-то слова ему, но не слышалось. Слова были неслышны, как неслышна была зелёная — в бликах — летняя — неколеблемая ветром листва...

— Hoheit... — говорил Берхгольц, — ...высочество... Анна...

Анна!..

И в ответ на какие-то разумные — объяснения, уточнения, советы — выдохнулось лёгким счастливым выдохом:

— Ангел!.. — по-русски...

...Она вдруг заметила, что сторонится Лизеты. И поняла почему. Потому что Лизету могли объявить невестой, его невестой!..

Возненавидела менуэт! Это округлённое переступание башмачками и плавное вздымание руки — это было... чтобы разлучить с ним!..

Прежде и ей далёкий Париж представлялся раем-парадизом самых новомодных платьев, самых парижских мод!.. Теперь Париж внушал ей страх: отдадут в Париж — разлучат с ним!..

Слухи и толки были смутные. И, наверное, именно потому, что всё это касалось её, она и не знала, и не могла знать обо всём этом...

Так длилось до тех пор, пока Лизета не заговорила первая. И заговорила с этими лёгкостью и даже бесшабашностью, какие были свойственны Лизете. Обо всём, что волновало и мучило Анну, и металось в душе Анниной, и воспринималось таким потайным, смутным, странным, и неразрешимым казалось, невозможным к выражению словами; обо всём этом Лизета сказала прямо, и легко, и бесшабашно, и — как всегда — Лизета уже знала больше... И сказала просто, что ежели кто и отправится в Париж, так это она, Лизета...

— А ты о герцоге своём Андрей Иваныча спрашивай, Остермана! Андрей Иваныч его больно полюбил! А я за герцога не пойду!..

Аннушка краснела и досадовала на то, что краснеет, и на то, что Лизете всё ведомо (всё-всё, даже то, чего Аннушка и не открывала ей!)... И ведомо, что Аннушка влюблена... Почему-то теперь, когда оказалось, что влюблённость эта ведома Лизете, тогда и самой стало проще думать и выговаривать про себя: «Влюблена...» И, стало быть, Андрей Иванович Остерман благоволит... Андрей Иванович с дамами любезен. Но разве это возможно спрашивать ей о герцоге? Это невозможно!..

— Противная Лизетка!..

А Лизета уже хохотала, показывая большие чистые зубки, и обнимала крепко и душисто её за шею. И тотчас вскочила и низко поклонилась ей, будто кавалер. И даже сделалось понятно, какой кавалер!.. Ах, Лизета! Весёлая такая, и всё у ней просто, и невозможно рассердиться на неё истинно...