Илона Якимова - Минотавр и я

Синий. Культуру? Как бы не так!

Зеленый. Да, культуру. Мы даже отдали им древность наших богов – и племена этих варварских ахейцев, как смогли, приняли наш пантеон. Нельзя ж все-таки ждать от них слишком многого…

Синий. Конечно, нельзя… Мы резали их, как ягнят, их женщины носили наших детей – детей насилия, а красноватая кожа критских лучников, людей из-за моря, стала для них обликом смерти. О да, нам не было равных. Ахейцы тогда находились в младенчестве, они не знали тактики и дипломатии – ни искусства организованно убивать оружием, ни способности уничтожать интригой… Пусть вы правы – но вы помните Крит тысячелетней давности, вы смотрите в лицо давно угаснувшего народа. Мы перешли свой зенит и сами движемся к закату, к старческой слабости. От Крита осталась одна оболочка, словно от пустого ореха: она гремит, когда катится по ступеням лестницы – и ничего больше. Боги сыграют с нами ту же шутку, что некогда с ними; и когда придет наша смерть – мы не узнаем ее в лицо.

Зеленый (мягко) . Вы отдаете себе отчет в том, что это государственная измена?

Синий. Бросьте. Вы, старый карьерист, ни за что не сдадите меня Минотавру. Не зря же пристроили к нам младшего сына письмоводителем.

Зеленый. Ну, это легко объяснить юношеским идеализмом подростка.

Синий. Ну-ну. Скажете это Наследнику. Когда он захочет вас прищучить, он не станет доискиваться причин. Не мне вам напоминать, что казна зачастую пополняется конфискацией имущества…

Зеленый. Но вы же знаете: я никогда не соглашусь на физическое устранение Минотавра. Зеленые – партия Наследника, партия вождя.

Синий. (глядя на него пристально). Даже такого, как этот?

Зеленый. Даже. Дом Секиры немыслим без Миноса, без Наследника – Минотавра. Царская власть – власть жреческая…

Синий (так же вкрадчиво). Жрец в силах общаться с богом, только когда бог общается со жрецом. А мы давно посылаем рабов вместо себя на жертву…

Зеленый. Не говорите мне об этом. Слышите? И даже не заикайтесь!

Синий. Помяните мое слово: свет и смерть придут с континента!

Уходит.

Зеленый. Нет, никогда. Если бы можно было устранить его… бескровно… сменить, ограничить во власти… Эх, Андрогей… Главк… несчастная осиротевшая страна!

Уходит.

Красный (до этого проведший все время как бы в задумчивости, вдруг приходит в себя) . Высокий… красивый… сильный…

Уходит.

Тезей один, с мячиком в руке.

Тезей. Я катился, как этот мяч, как яблоко Гесперид… Что привело меня сюда, в самое сердце моря? Меня – от дедовских Трезен, от Элевсина и его мистерий, от Афинского акрополя, меня – потайного сына, внезапного наследника – к своей судьбе? И откуда я знаю, что она здесь, моя судьба? За тридевять земель от дома, среди смеющихся и поющих людей, в странном городе, в роскошном дворце, в рабском загоне для скота – между жертвоприношением и убийством? Клубок Мойры – что разноцветный мячик в детской руке: катится, заденет, повалит с ног…

Подбрасывает мячик на ладони, кладет его на выступ колонны, обходит помещение упругим шагом дикого зверя, осматриваясь. Становится посреди комнаты.

Тезей. Здесь все чужое, все не по-нашему, все наизнанку. Залы так широки, а я ощущаю давление стен. Где-то журчит вода, но поблизости нет ключа. Свет падает в толщу перекрытий через особые колодцы. Краски так ярки, что затмевают цвета дня. Я здесь один, но как будто слышу чужой шепот вокруг. И все так красиво, словно бы перед смертью… И всюду – быки, быки, быки…

Аккуратно садится на пол.

Тезей. Но я не боюсь. Слышите? Не боюсь. Это что-то другое. Я и сам не пойму, в чем соль. Шел через Истм, дрался за Элевсин, воевал против Паллантидов, Прокруста распинал по собственной его любимой забаве – боялся… что не доживу до главного. И главное пришло. Тогда, при жребии, я понял, что мне нужно сюда. Он позвал меня, как я всегда и просил, он велел… Так не расскажешь словами. И это было, словно…

Опускается на колени, упираясь ладонями в землю.

Тезей. Отец… Отец! Правильно я понял тебя?

Молчание. Затем издалека, все усиливаясь, приходит шум моря. Шум все нарастает, но вошедший Мелочный торговец в недоумении роняет лоток, шум моря резко обрывается.

Тезей хватается руками за голову, как от невыносимой боли.