Николай Задорнов - Далёкий край

– А маньчжуры боятся русских! – говорили гольды.

Пьеру было неприятно, что на Амуре среди туземцев живут русские. Чем ниже спускался он по реке, тем очевидней было, что тут есть русское влияние.

Де Брельи стал грозить гольдам, что у них тело покроется гнойными язвами, если они купят русские одежды. Он рассказывал разные небылицы про русских, называя их чертями, говорил, что они едят детей и выпускают изо рта заразные болезни.

Оба миссионера говорили, что маньчжуры лучше русских.

«Это выгодно для нас», – полагал Ренье.

– Именем маньчжуров мы сбережем этот край от русских, – не раз говорил он старику.

Де Брельи, в рыбокожем халате, с косой, сидел, поджав ноги, и разговаривал, повизгивая, чтобы, как ему казалось, походить на азиата. Он объяснял, что бог велел всем страдать, и кто страдает, будет счастлив.

«Разве правда, что те, кто русскую одежду носят, умирают? – подумал Чумбока. – Совсем не правда. Алешка нам рубаху дал – еще и сейчас ее носим. Русские привозят топоры, железо. А какое хорошее ружье сменял отцу Алешка!»

– Ты не в своей одежде ходишь! – заметил миссионеру Позь, сидевший здесь же.

Он возвращался с товарищем в свою землю.

– Таких людей, как ты, мы знаем. Такие люди ходят на кораблях около нашего морского берега, и на берег выходят. Они так одеты. И без косы ходят. А ты зачем так оделся?

Гиляки, оба в нерпичьих юбках, с большими ножами русской работы, смотрели на приезжих с подозрением.

Оба гиляка жили на берегу моря. В землях гиляков нередки были случаи, когда заезжих купцов убивали за обманы.

Гиляки народ смелый, привыкший к морю и путешествиям, видавший и японцев, и европейских китобоев, и русских соседей.

Не зная всего этого, миссионеры действовали и с ними точно так же, как с робкими и доверчивыми гольдами.

– Так ты говоришь, что нам надо страдать и все отдать маньчжурам? – приставал к Пьеру младший гиляк.

– Да.

– И когда меня по роже ударят, чтобы я еще раз подставил ее, чтобы с другой стороны тоже ударили, так? Чтобы поровну было? Это я уже слыхал…

– А ты зачем обманываешь людей? – схватил миссионера за грудь Позь. Зачем это нам слушаться маньчжуров? Откуда ты приехал?

– Ты что?! – крикнул иезуит.

– Я нивх Позь! – поднялся гиляк во весь рост.

Гольды дружно кинулись на гиляка.

– Не смей гостя нашего трогать!

Позь со злостью вырвался, Чумбока удержал его руку. Он хотел ударить.

Ренье схватил кастрюльку из-под соуса и тоже замахнулся.

– Бейте его! – в отчаянье закричал он гольдам.

Де Брельи поднялся, держа в руке палку. Слуга миссионера Чун и гольды уговаривали гиляков не ссориться.

– Я помню твоего отца, – сказал Позь, обращаясь к Чумбоке.

– И что случилось с тобой там, в стране маньчжур? – спросил Чумбока. Почему ты такой сердитый?

– Я никогда не жалуюсь, что бы со мной ни случилось, – ответил Позь.

– На этот раз мы неудачно закончили проповедь, – пробормотал Ренье. Кажется, чем ниже по реке, тем распущенней и свирепей туземцы…

– Ничего, они еще покаются, – ответил старик. – Мы уймем их, настанет время.

Миссионеры не решились оставаться в Чучах на ночлег. Солнце стояло высоко, и, как только гольды разошлись, миссионеры сели в лодку и отъехали.

…Хлопал квадратный парус, волны всплескивались перед лодкой, словно могучие невидимые руки ударяли по воде бревном у самого ее носа. Чун, сидя на корме, правил лодкой. Де Брельи разглядывал в подзорную трубу отдаленную деревню.

Низко над бушующей рекой носились стрижи. Накатит плещущий вал, стрижи метнутся вверх, а через миг опять уже играют, как бы дразнят волны, подлетая к самым пенистым гребням. Волны разбиваются о борта, как паром обдавая лодку водяной пылью, подбрасывая ее, и вдруг глухо, с силой бьются о кедровую плаху днища.

Высоко в воздухе парит коршун-рыболов. Налетит порыв ветра – он вздрогнет, взмахнет раз-другой крыльями, скользнет полукругом вниз.

Де Брельи, со своим огромным носом и с покатой лысой головой, был тверд, упрям, устремлен, и Пьеру казалось, что он начинает ненавидеть своего спутника.

Последние дни раздумья о своей судьбе печалили Удогу. Сваты не возвращались из Мылок, и он беспокоился, достанется ли ему Дюбака… Чтобы люди не видели его тоскующим, он часто брал сетку, острогу и уплывал к устьям горных речек – рыбачил там в одиночестве по нескольку дней.

После полудня, когда Удога возвращался в Онда, стояла духота и нестерпимый жар.