Николай Задорнов - Хэда

– Едет феодальный князь – рыцарь. Феодал здешнего герцогства.

– Oui [11], – ответил барон.

Татноскэ обрадовался Посьету и заговорил с ним по-голландски.

– Князь сердцеед? – спросил Посьет, предлагая курить.

– Да, да. Конечно, – отвечал Татноскэ, принимая сигару.

– А дождь опять пошел. Сильней вчерашнего, – заметил Пушкин, стоя в раздвинутых дверях и глядя, как вода заливает двор, капли скатываются по стекловидным листьям, на лужах пошли пузыри.

Он повернулся на каблуках и подошел к молодым офицерам, собравшимся вокруг Посьета у низкого столика.

– Феодалы здесь всесильны, как в Европе в средние века! – объяснял Гошкевич.

Утром, полдороге в храм Хосенди к адмиралу, Шиллинг, знавший по-голландски, сказал, что Татноскэ вчера ввернул, будто феодализм и у них принадлежит прошлому. Адмирала в «кают-компании» не было.

– Может быть, князь едет с каким-то секретным поручением? – спросил мичман Зеленой.

– Господа, не будьте Добчинским и Бобчинским... – ответил капитан.

– Он явится как снег на голову.

– Нет, это не в их обычаях.

– Князь приедет с семьей? – спросил Гошкевич.

– Да, – ответил переводчик.

– Или один? Без семьи?

– Это не из пустого любопытства, Татноскэ-сан. Надо знать заранее, зависимо от этого подготовиться, – сказал Посьет. – Хотели бы с почетом принять благородных гостей, как у нас принято. Согласитесь, если он приедет с семьей, с великосветскими дамами, это обязывает.

– А как вы желали бы? – живо осведомился японец.

– Желательно принять его сиятельство со всей фамилией.

– Если погода будет хорошая, дадим концерт! Во дворе разместим оркестр... – сказал Лесовский.

– Да что же будем играть, Степан Степанович?

– Для князя? Бетховена!

– Польку! – сказал Пушкин. – А еще лучше – плясовую. Скажите капельмейстеру. Матросы разутешат этого князя лучше нас.

– Но для феодала нужно что-то классическое. Хорошо бы начать с Моцарта, «Турецкий марш»...

– Берлиоза.

– Вальсы надо, польки.

– Верди, господа. Большой дивертисмент. А уж под конец – плясовые.

– А как обед? Французская кухня?

– Да... Еще. Подумайте, господа, об угощении... – выходя из-за алтаря, из двери собственной комнатки, сказал Путятин.

Все встали, японец низко поклонился.

– Что думать, Евфимий Васильевич, когда у нас своих людей скоро нечем кормить будет.

– Как это? Да побойтесь бога, Александр Сергеевич!

– Да, вот так! Чем прикажете кормить? Работать или поститься. Одно из двух... А разговор про балы и приемы, мне кажется, пока можно бы отложить...

«Хорошо еще, что редьки дают вдоволь, – подумал Путятин. – Редька черная хороша. И тушеная. И по-нашему и по-японски – с их растительными маслами и соусами. Я бы сам охотно просидел весь пост на редьке. «Бедный, белый, беглый бес убежал, бедняга, в лес и по лесу бегал, бегал, редькой с хреном пообедал!» – вспомнил адмирал стишки. – Сочинено, чтобы детишкам легче запомнить слова с буквой ять...» И сам он вырос и состарился и все бегает и бегает по свету, как бедный, белый, беглый бес! «Да, вот я все в плаваниях и все при неспокойном деле... А почему бы мне не сидеть в Петербурге в кресле? Знаю языки, отлично заключал договоры, всю жизнь исполнял поручения за границей. У меня связи в европейском обществе. Однако не я, а Карл Нессельроде канцлер и министр иностранных дел. Он мой покровитель – милый немец! Всем мил! Да почему я не его покровитель? У нас все же нет справедливости и нет порядка! Сядет ли Путятин в Петербурге военным министром или министром иностранных дел?»

Посьет объяснял японцу, что русский матрос любит молиться.

– Если народ наш не молится, то и не может работать.

– Так же, как у нас, – отвечал японец.

– Поэтому мы еще не можем начать второй стапель. Матросы – воины. Их учили сражаться и умирать за императора. Они всегда готовы умереть. Это их обязанность!

– Умереть не рассуждая?

– Да.

– Это ясно. Вполне согласуется. Это значит общечеловечно: умирать не рассуждая!

Но Деничиро настойчиво требует от переводчиков неустанно напоминать о второй шхуне.

...Путятин был еще молодым человеком послан в Англию с согласия государя. Главный морской штаб дал Путятину поручения. Прожил в чужой стране годы, все исполнял как нельзя лучше. Нессельроде даже удивился.

Молодой адмирал сошел с парохода, прибывшего из Англии, в жестком белоснежном крахмале, широком шарфе, с черным атласом на лацканах пальто в тон шелку цилиндра, в первой седине на висках. Его фигура в штатском платье, сшитом лондонским портным, казалась вылитой из чугуна. Брак с англичанкой, почти безукоризненный «королевский» язык, тесть – один из высших чиновников английского военно-морского ведомства! Все, все для начала карьеры! Но Путятин не чиновник, никогда им не был. Он плавал и сражался с молодых лет. Он боевой офицер и ученый-исследователь. Зная, куда идет развитие в Европе, куда направлены интересы морских держав, Путятин подал записку государю с просьбой разрешить ему идти с эскадрой на Восток для открытия Японии, а это значит и для исследования устьев Амура. О чем мечтал смолоду. Тут-то ему вставили палки в колеса. Свои же. На много лет. Опять Путятина посылали в Англию. Тесть там в нем души не чаял.