Владимир Абрамов - Хочу женщину в Ницце

На лице Эллы Андреевны отразилось нескрываемое удивление. Однако углубляться в подробности прелюбодеяний она не пожелала и увела разговор в сторону.

– Да, – сказала она, – его холопы осмелели тогда настолько, что в отместку за побои и нанесенные обиды частенько бесстрашно бросали ему в спину оскорбительное: «убивец, бабу убил». Верно, у следствия не было прямых улик его вины, но и у него не было убедительных доказательств своей невиновности. Он плакал от обиды, но сделать что-то был бессилен. Даже Закревский, генерал-губернатор Москвы, который никогда не верил в вину Кобылина, полагал, что для бабьего угодника, каковым он его считал, посидеть в камере было бы полезно, пока желчь того не сойдет на нет. Представляете, я только сейчас поняла, почему с него требовали такую крупную сумму для того, чтобы закрыть дело. Никому тогда и в голову не приходило, что оказавшись в камере, Кобылин возьмется за перо и напишет комедию, а потом вслед за ней еще две пьесы о жестоких порядках и повсеместном взяточничестве, где дворяне предстанут не в лучшем свете.

– Элла Андреевна, – прервал я спутницу, – тогда и самому Кобылину такое в голову не приходило. Эта жертва судебной ошибки осознала свою причастность к великой литературе только тогда, когда его заточили в тюрьму во второй раз и уже относительно надолго. Именно в этот раз он взялся за перо и родил «Кречинского». После первой короткой отсидки его снедала злоба, а не муки творчества. Помните у Некрасова: «Блажен незлобивый поэт, в ком мало желчи, много чувства». Кобылин тогда отписал письмо самому Николаю I, возмущаясь тем, что его посадили в клетку с ворами и, как он выразился сам, с безнравственными женщинами, видимо, искренне полагая, что его Луиза и, конечно, Надин были высоконравственными дамами, а не срамными бабами. Сейчас бы такое назвали двойными стандартами.

– Да вы что, Денис – сравнивать тех девок, что сидели в камере, с благородными созданиями! У них и цели были другие, ими двигали чувства.

– А может, весь вопрос был в цене? – я посмотрел на Эллу Андреевну с усмешкой, – всякий раз, когда Кобылин приходил к Луизе, он давал ей сам или передавал с посыльным три золотых полуимпериала. Российский полуимпериал в то время приравнивался к французской золотой монете достоинством в 20 франков, которую во Франции продолжали называть луидором. Это были немалые деньги. Одного луидора в Париже, вспомните рассказы Мопассана, было более чем достаточно, чтобы взять в заведении любую понравившуюся девицу, а тут три монеты. Извините за такие подсчеты, но, думаю, от отца мне передалось стремление не упускать такие детали в исторических вопросах. Иногда это помогает правильно понять некоторые моменты, поскольку истина нередко кроется в цифрах.

– Что вы, Денис, конечно, оставайтесь самим собой, – сказала преподавательница и, прищурив глаз, почесала свой тонкий нос.

– Так вот, по показаниям слуг Кобылин посещал француженку почти каждый день.

– Извините, Денис, – прервала меня Элла Андреевна, – это какие слуги?

– Двадцатилетний повар и восемнадцатилетний конюх, которые жили в доме у француженки и поначалу признались на следствии в своей причастности к убийству Луизы, поскольку тюремный частный пристав жестоко избивал их, выбивая признания. Позднее они от своих показаний отказались. Так вот, повторю, что Кобылин не жмотничал в отношениях с Луизой, посещая ее ежедневно. Получается это 18 граммов чистого золота в сутки, да на 365 дней, да 8 лет. В итоге – 52 с половиной килограмма золота. Вы спросите меня: покидала ли Луиза Москву? Нет. За 8 лет, что она там прожила, она ни разу никуда не ездила. То ли Кобылин ее не отпускал, то ли она сама не стремилась? И вправду, кто захочет терять такие деньги.

Элла Андреевна посмотрела на меня укоризненно, словно упрекала в примитивном мышлении.

– Все познается в сравнении, – процитировал я гениального Ницше. – Кстати, эта мысль пришла философу именно здесь, на Ривьере, когда он писал о своем Заратустре. Думаете, следователи по-другому считали? Они поэтому и выставили ему счет по полной – 30 тысяч серебром. Это просто даром в сравнении с тем, сколько он платил за свою любовь. Он такие затраты, бедняга, нес ежегодно, а сто тысяч ассигнациями отдать ему, выходит, стало жалко. Видно, его маман Мария Ивановна и не подозревала за сыном такой расточительности в любовных отношениях, иначе бы так не возмутилась, узнав, какую сумму просят следователи за закрытие дела. Сынок, получается, был просто транжирой!