Людмила Прошак - И посетителя посетила смерть. Книга I. Тайная грамота

Кирилл усмехнулся в рыжую бороду, снял с огня навар отстаиваться. Нарубил сушёную зелень, высыпал на противень горсть муки, добавил коренья… Спиной чувствовал – наблюдает за ним Епифаний. Оборачиваться не стал – некогда. Осторожно перелил настоявшийся отвар в другой котёл, так, чтобы туда только одна прозрачная, как слеза, юшка попала, и опустил на дно распластованную рыбу. Когда варево забурлило, снял пену и, помогая себе ножом и ложкой, выложил разварного судака в большую миску. Процедил отвар через холщовую тряпицу, добавил в него взвар из муки и зелени, размешал и обильно полил им рыбу.

– Ну что, отче, отобедаем?

Епифаний повернулся к образам: «Очи всех на Тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении…»

– Ты где так готовить научился? – спросил, когда взялись за ложки.

– Дома, – коротко ответил Кирилл.

– А где твой дом?

– Теперь здесь, – ответил коротко и неохотно настолько, что дальше ели в сосредоточенной тишине, думая каждый о своём.

– Может, кисельку с медком вприкуску? – нарушил молчание Кирилл, когда рыбой уже насытились.

– Я до сладкого не охоч.

– А я грешен, люблю очень…

Епифаний, усмехнувшись, наблюдал за тем, как Кирилл благоговейно льет золотой тягучий мед на горбушку и, закрыв глаза, с наслаждением отправляет в рот. Всё в нём было будто бы скроено из двух противоположностей. Широкие плечи супротив круглого живота, перехваченного ремнем едва ли не под мышками. Рослая стать супротив косолапой походки. Благородная проседь – супротив тонких запястий, выглядывавших из-под коротких как у мальчишки рукавов. Огромный лоб супротив круглых щек и лукавой усмешки, заблудившейся в раздвоенной рыжей бороде.

– Почему твой дом здесь?

Кирилл открыл глаза и недоуменно уставился на Епифания. «За что?» – спрашивал его взгляд.

– Прости, брат, за любопытство, – устыдился Епифаний.

– Да нет, ничего, – пожал могучими плечами Кирилл, печально сложив руки на пухлом животе. – У меня жена заболела так сильно, что уж умирать собралась, а перед смертью пожелала принять постриг. Последняя воля! Пошел за неё просить, мне говорят: «Это жертва небольшая, надо, чтобы и ты в монахи постригся…» А я не мог о себе сказать, что я «не от мира сего». Игумен уговаривал, духовник увещевал – я сопротивлялся, жёнке становилось все хуже…

Кирилл тихо вздохнул и снова потянулся к мёду.

– Любишь очень? – спросил Епифаний сочувственно.

– Мёд? Я всё сладкое люблю, пряники в особенности. Только сейчас ведь пост.

– Да нет, – улыбнулся Епифаний, – я про жёнку.

– Как сказать, венчанные мы, – значит, «до самыя смерти». Детишек, правда, не было, Глафира моя с молодости здоровьем не славилась. И сейчас хворает, но не умирает, и то слава Богу, – Кирилл слизнул с пальцев мёд.

– А ты в дружине какого князя служил?

– У Дмитрия Ивановича..

– Храбрый муж! Стало быть, и ты с отвагой не понаслышке знаком…

– Нет! Князь и повелел: мол, раз крепок не на поле брани, а в словесах, пусть идёт тайные грамотки писать…

Сказал и почувствовал, как вдруг напрягся, посуровел Епифаний, но решил всё же закончить.

– Жёнка схиму приняла, в скиту живёт, я ее, матушку Параскеву , – произнёс, словно взвесил, – иногда проведываю. Такие вот узоры жизни…

– Вот и мне завтра в дорогу, – закруглил разговор Епифаний («Удружил Антоний, мне только тайного писца и не достаёт…»), – обещал настоятеля навестить. Не заблужусь? («Зачем сказал? Ещё следом увяжется, а в пустыньке останется, начнёт по книгам лазать…»)

– Да тут прямиком, а если метель, то на звон выйдешь, в непогоду в монастыре часто звонят. («Намекнуть ему про монахов-всадников? Да, верно, Антоний ему сказал, раз сюда отослал..»)

6

Великое княжество Тверское,

р. Орша, лесной тракт, в 50 саженях от обители,

в год 6917 месяца студеня в 7-й день,

первый час

Снежная могила. Ночное прощение греха

У самой кромки придорожного леса, прилежно тюкал топориком Зосима. («Знать ничего не знаю, кто кого ждёт и зачем. Мне сказали дрова заготавливать, я и буду. Срублю вот какое деревце потоньше, притащу в обитель – все увидят, что не просто так по лесу шатался…») Два всадника спешились и нырнули под разлапистые ели. С лесной опушки доносилось звонкое тюканье топора Зосимы. Сатана, оглаживая лысую голову, предостерегающе поднял руку: заскрипел снег – послышались шаги…

Епифаний, дойдя до развилки, замешкался, раздумывая, куда свернуть. «Прямиком, а если не ровен час метель, то на звон выйдешь…» – вспомнил он слова Кирилла. («Ага, как же!»)