Кен Фоллетт - Зима мира

Сзади что-то ударило его по голове, так сильно, что он взревел от боли. Он обернулся и увидел мальчишку своего возраста со здоровым колом в руках. Тот поднимал его, чтобы снова ударить. Ллойд шагнул к нему и нанес два сильных удара в солнечное сплетение, сначала правым кулаком, потом левым. Мальчишка попытался вдохнуть и уронил кол. Ллойд выдал ему апперкот в челюсть, и тот вырубился.

Ллойд потер затылок. Болело зверски, но крови не было.

Он заметил, что кожа на костяшках сбита и кровоточит. Он нагнулся и поднял выроненный мальчишкой кол.

Когда он снова посмотрел вокруг, то, к своему восторгу, заметил, что коричневорубашечники понемногу отступают, стягиваются к сцене и исчезают за кулисами – по-видимому, чтобы уйти через ту же дверь за сценой, через которую вошли.

Громила, который все это начал, лежал на полу. Он стонал, держась за колено, – по-видимому, повредил что-то. А над ним стоял Вильгельм Фрунзе и снова и снова бил его деревянным черенком от лопаты, пронзительно крича слова, которыми он начал погром:

– Сегодняшней! Германии! Не! Нужны!

Громила беспомощно катался по полу, пытаясь увернуться от ударов, но Фрунзе преследовал его, пока двое других штурмовиков не схватили своего за руки и не утащили прочь.

Фрунзе дал им уйти.

«Неужели мы победили? – с растущим ликованием подумал Ллойд. – Похоже, что так».

Несколько ребят помоложе гнались за своими противниками до самой сцены, но там остановились, довольствуясь тем, что кричали оскорбления вслед исчезающим коричневорубашечникам.

Ллойд посмотрел на остальных. У Володи лицо распухло, один глаз не открывался. У Вернера была изодрана куртка, один большой лоскут свисал вниз. Вальтер сидел на первом ряду, тяжело дыша и потирая локоть, но улыбался. Фрунзе метнул свою лопату над рядами пустых кресел в конец зала.

Вернер, которому было всего четырнадцать, был вне себя от восторга.

– Дали мы им жару, правда?

– Еще как дали! – усмехнулся Ллойд.

Володя положил руку на плечо Фрунзе:

– Неплохо для горстки школьников, а?

– Но собрание они нам сорвали, – сказал Вальтер.

Ребята уставились на него, возмущенные тем, что он омрачает их триумф.

– Мальчики, подумайте серьезно, – с досадой сказал Вальтер. – Пришедшие к нам на собрание в ужасе разбежались. Сколько времени пройдет, прежде чем все эти люди снова решатся пойти на политическое собрание? Нацисты своего добились. Сейчас опасно даже слушать выступления членов любой другой партии. И главный пострадавший сегодня – это Германия.

– Ненавижу этих чертовых коричневорубашечников, – сказал Володе Вернер. – Я думаю, не присоединиться ли к вам, коммунистам.

Володя пристально посмотрел на него внимательными голубыми глазами и тихо сказал:

– Если ты серьезно хочешь бороться с нацистами, то, может быть, для тебя найдется более существенное дело.

«Интересно, – подумал Ллойд, – что Володя имеет в виду?»

Тут в зал вбежали Мод и Этель, обе говорили одновременно, плакали и смеялись от облегчения; и Ллойд забыл о словах Володи и больше не вспоминал.

Через четыре дня Эрик фон Ульрих пришел домой в форме юных гитлеровцев.

Вид у него был торжествующий.

Он был в коричневой рубашке, совсем как у штурмовиков, со всякими нашивками и нарукавной повязкой со свастикой. Еще у него был черный галстук установленного образца и черные шорты. Он был солдат-патриот и стремился служить своей стране. И наконец, теперь у него было свое общество.

Это было даже лучше, чем болеть за «Херту», любимую футбольную команду берлинцев. Иногда Эрика водили на матчи – по субботам, если отцу не надо было идти на собрание. Тогда он испытывал такое же ощущение принадлежности к большой группе людей, захваченных общим чувством.

Но «Херта» иногда проигрывала, и он возвращался домой безутешным.

Нацисты были победителями.

Он содрогался от ужаса при мысли о том, что скажет отец.

Его злило то, что родители все время стремились идти не в ногу со всеми. В ряды юных гитлеровцев вступили все мальчишки. У них были спортивные состязания, песни и приключения в лесах и полях за городом. Они были бравые и подтянутые, верные и надежные.

Эрика очень беспокоила мысль, что когда-нибудь, возможно, ему придется воевать – ведь воевал и его отец, и его дед, – и он хотел быть к этому готовым, хотел быть натренированным и закаленным, дисциплинированным и боевым.

Нацисты ненавидели коммунистов – но и родители тоже их ненавидели. Нацисты ненавидели и евреев – ну так что же? Фон Ульрихи – не евреи, так какая им разница? Но мама и отец упрямо отказывались вступать в партию. Ладно, Эрик сыт по горло стоянием в стороне – и решил бросить им вызов.