Кен Фоллетт - Зима мира

Едва увидев Гитлера, Геринг воскликнул:

– Это начало коммунистического восстания! Они вот-вот нанесут удар! Нельзя терять ни минуты!

У Ллойда появилось дикое ощущение, словно он сидит в театре, а перед ним – актеры, исполняющие роли этих могущественных людей.

Гитлер вел себя еще более театрально.

– Теперь пощады не будет! – вскричал он. Он вел себя так, словно обращался к целому стадиону зрителей. – Любой, кто встанет у нас на пути, будет растоптан! – Он уже привел себя в такую ярость, что весь дрожал. – Каждого коммунистического функционера мы будем расстреливать на месте. Депутатов рейхстага от коммунистов следует повесить сегодня же ночью! – У него был такой вид, будто он сейчас лопнет от злости.

Вот только во всем этом чувствовалась какая-то фальшь. Ненависть Гитлера, похоже, была настоящей, а вот ее проявление казалось представлением, исполняемым для окружающих, и своих, и чужих. Это был актер, испытывающий настоящие чувства, но усиливающий их перед зрителями. И Ллойд видел, что это действовало: все, кто его слышал, завороженно замерли.

– Мой фюрер, – сказал Геринг. – Это – мой начальник политической полиции, Рудольф Дильс. – Он указал на худого, темноволосого человека, стоящего рядом с ним. – Он уже арестовал одного из виновников пожара.

Дильс истериком не был. Он спокойно произнес:

– Это Маринус ванн дер Люббе, каменщик из Голландии.

– И – коммунист! – торжествующе провозгласил Геринг.

– Исключенный из Голландской коммунистической партии за поджоги, – сказал Дильс.

– Так я и знал! – воскликнул Гитлер.

Ллойд понял, что Гитлер готов обвинять коммунистов, не обращая внимания на факты.

– Проведя первый допрос этого человека, я должен сказать, – почтительно заметил Дильс, – что, по всей видимости, это сумасшедший и действует в одиночку.

– Чепуха! – крикнул Гитлер. – Это было давно спланировано! Но они просчитались. Они не понимают, что народ – на нашей стороне.

Геринг повернулся к Дильсу.

– С настоящего момента полиция переводится в режим чрезвычайного положения, – сказал он. – У нас есть списки коммунистов – депутатов рейхстага, выборные представители в местных органах власти, руководители и активисты коммунистической партии. Арестуйте всех, этой же ночью! Огнестрельное оружие – применять без пощады! На допросах – никакой жалости!

– Слушаюсь, господин министр, – сказал Дильс.

Ллойд понял, что правильно Вальтер волновался. Вот он, повод, который искали нацисты. И кто бы ни говорил им, что поджог устроил псих-одиночка, – они не станут слушать. Им нужен коммунистический сценарий, чтобы закрутить гайки.

Геринг с отвращением посмотрел на месиво под ногами.

– Мой фюрер, в двух шагах отсюда находится моя официальная резиденция. Может быть, нам перебраться туда?

– Да, нам нужно многое обсудить.

Ллойд распахнул дверь, и они вышли. Когда они уехали, он вышел за полицейское оцепление и вернулся к маме и фон Ульрихам.

– Ллойд! – воскликнула Этель. – Где ты был? Я так волновалась, что мне плохо стало!

– Я зашел внутрь, – сказал он.

– Что?.. Как?!

– Никто меня не остановил. Там хаос и неразбериха.

– Ну никакого чувства самосохранения! – воскликнула его мама, всплеснув руками.

– Я видел Адольфа Гитлера.

– Он что-нибудь говорил? – спросил Вальтер.

– Он считает, что в пожаре виноваты коммунисты. Будет чистка.

– Боже, помоги нам… – сказал Вальтер.

Томаса Маке все еще мучили воспоминания о насмешке Роберта фон Ульриха. «Ваш брат хочет подняться в обществе, как поднялись вы», – сказал фон Ульрих.

Маке жалел теперь, что не ответил: «А почему бы и нет? Мы ничуть не хуже тебя, надменный хлыщ!» И он жаждал мести. Но последние несколько дней он был слишком занят, чтобы заняться этим.

Главное управление тайной полиции Пруссии располагалось в правительственном квартале, в большом, величественном здании классического стиля под номером восемь по улице Принц-Альбрехт-штрассе. Каждый раз, переступая его порог, Маке чувствовал гордость.

Время было горячее. Не прошло и суток с пожара в рейхстаге, как было арестовано четыре тысячи коммунистов, и каждый час продолжали сгонять новых. Германию избавляли от этой чумы, уже сейчас воздух Берлина казался Маке чище.

Однако данные в полицейских картотеках устарели. Люди переезжали, побеждали и проигрывали на выборах, старики умирали, на их место приходили молодые. Маке возглавлял отдел, занимавшийся обновлением данных, поисками новых имен и адресов.