Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки

— Кого ты имеешь в виду?

— Я не могу вымолвить…

— А ты напрягись.

— Да не за себя я боюсь.

— За кого же?

— За тебя, господин.

Наступила тишина. Марк долго рассматривал огромного, выжившего на арене, сколотившего состояние, добравшегося до самых верхов римского общества и все равно неуемного громилу. Исправим ли он? Намек Витразина сразил его в самое сердце, пробудил тщательно скрываемую тревогу. Прочь предчувствия! В такой момент следует действовать разумно, исходя из государственных соображений. Обиды оставим на потом, когда сумеем остыть, перебороть, описать их.

— Ты хочешь сказать?..

— Да, господин. По ее повелению…

Вновь молчание.

Марк позвонил в колокольчик. Появились два преторианца.

— Уведите, — приказал Марк. — Посадить под замок.

Месяц, до самых июньских календ Витразина держали взаперти. Кормили хорошо, пыткам не подвергали. Наконец на четвертый день до июньских нон его окликнули. Отперли дверь камеры, проводили в баню, где позволили обмыться. Сердце у Витразина упало — не перед ли казнью такие милости? Однако стражи вели себя доброжелательно, намекали на трудную жизнь, нехватку средств, дороговизну товаров. Витразин посоветовал им обратиться к его прокуратору, которого он привез с собой из Антиохии. Это необычайной доброты человек, заявил Витразин, он поможет, чем сможет.

Затем его вновь вернули в узилище, расположенное во дворе претория, занимавшего большой квартал у императорского дворца. Провели наверх. Здесь у дверей стражи передали вольноотпущенника уже знакомому преторианцу. Тот взял Витразина за плечо и провел в кабинет императора.

Тот стоял у стола, на котором под покрывалом возвышалось что‑то округлое, напоминающее большой арбуз.

— Подойди, Витразин, — пригласил его император. — Полюбуйся.

Витразин приблизился — ступал робко, мелкими шажками. Император резко сдернул покрывало, и на Витразина глянула отрубленная голова Авидия. Отрезана чисто, крови натекло немного, видно, отделили голову после смерти, — в этом он разбирался. Глаза были открыты, смотрели стеклянисто, губы скривились в ухмылке.

Витразин почувствовал, как перед глазами поехали стены, Марк, стол, отрубленная голова претендента. Прихлынул ужас, осознание того, что ошибся, что этот философ не такой уж и философ, средоточие добродетелей и милосердия. Спустя час он вот так же будет рассматривать его, Витразина, голову. Неожиданно все скакнуло перед глазами, и он повалился на пол.

Когда его быстро привели в чувство, Марк сидел в кресле и, прищурившись, смотрел на вольноотпущенника.

Указав на голову Авидия, объяснил.

— Это против моей воли. Работа Корнициана. Как только они узнали, что шесть легионов уже на азиатском берегу, друзья несчастного Авидия, спасая свои шкуры, убили его, а мне прислали голову. Такие дела, Витразин. Мятеж исчерпан, все закончилось наилучшим образом. Сейчас идет расследование. Я помиловал всех родственников Авидия, сохранил за ними половину состояния, остальное конфисковано в казну. Пришлось наказать нескольких особенно буйных. Прежде всего Корнициана, его голова тоже где‑то валяется. Отдельно от туловища. Соображаешь, зачем я тебе это говорю?

— Нет, господин, — постукивая зубами, ответил Витразин.

— Не стучи зубами, — распорядился Марк. — Терпеть этого не могу. Так вот, Корнициан всю вину за подготовку мятежа возложил на тебя. Он представил убедительные доказательства. Письма, счета, в которых указывались суммы раздач. Выходит, ты был главной заводилой в этом деле? Теперь двое против тебя: Бебий и Корнициан. Тебе не выкрутиться, негодяй.

— Они лгут! — взвизгнул Витразин. — Нагло, беспардонно! Лгать грешно, господин.

— А ты говоришь правду? — усмехнулся император.

— Да, величайший. Я всегда говорю правду.

— Оставь свои штучки, Витразин. Через четверть часа тебе отрубят голову. Твое имущество будет конфисковано, а семья сослана в Африку. Или нет, лучше в Цирцезию. Говори правду.

Витразин звучно глотнул и залился слезами. Некоторое время он не мог языком пошевелить — представилось, язык распух, во рту не помещается, как у повешенного или у лишенного головы. Он таких перевидал немало. Сам носил по арене их головы. Вытащит язык, ухватится покрепче и покажет публике. В такие минуты толпа особенно буйствовала от радости, восторженно кричала: «Слава Витразину! Хвала Витразину!».

— Ты сказал, что у тебя есть свидетели. Из самых могущественных. Они, мол, могут подтвердить твою невиновность.