Ирина Филева - Демон государственности. Роман

В мае того же года война с Японией закончилась потерей русского флота в морском сражении при Цусиме. Георгий, он же Гоша, домовой из нового здания Николаевской академии Генштаба, вращался в армейской среде, так что был сведущ в военных делах даже больше Филиппа. Он тяжело переживал военные поражения и разделял угнетённое состояние дворцового:

– По вступлении на престол молодой государь говорил о «большой азиатской программе» как главной задаче своего царствования, хотел усилить влияние России в Корее и Манчжурии в пику Японии. Не понятно, на что он рассчитывал, при такой удалённости от центра и слабом развитии края. Чтобы иметь незамерзающий порт на Дальнем Востоке, на Ляодунском полуострове, взятом у Китая в аренду, начал было строить крепость Порт-Артур и военно-морскую базу. Думал, японцы никогда не решатся напасть первыми, а нападут, так только мокрое место останется. Самураи думали иначе. Разведка назвала даже примерное время нападения японцев – никто толком не подготовился. В итоге война с позором проиграна по всем пунктам – Россия признала Корею сферой влияния Японии, уступала Японии Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний; и смута в империи набирает обороты. Уж если государь хотел возвеличить Россию, лучше бы заботился о благополучии населения. А он довёл дело до кризиса и решил отделаться манифестом о свободах. А свобода во время смуты – как прямое попадание снаряда в артиллерийский склад!

Тем временем в мечтах о более совершенном мироустройстве последователи графа-литератора Льва Толстого в коммунах единомышленников пытались воплотить идею о надгосударственном ненасильственном обществе, приобщиться радостей простого труда на земле, следовать великой заповеди «не убий» – хотя бы в вегетарианском исполнении, и вселенской любви. В очередной раз подтвердилось, что, несмотря ни на какие нравственные убеждения, человек отличается сугубой избирательностью и непостоянством по части любви к ближнему. Пока адепты учения занимались обустройством быта, дело с переменным успехом продвигалось, но как доходило до общности имущества и складчины, проявлялись разногласия и склоки. Идеал совершенной жизни по заповеди разбивался о несовершенство человеческой природы, и коммуны рушились, как замки на песке.

А на Западе в Брюсселе и Лондоне русские социалисты в эмиграции обсуждали схемы радикального переустройства общества и подгонки сознания пролетарских масс под новомодные социальные теории, яростно спорили и грызлись между собой. По Европе стлался гуманистический туман, в котором бродил призрак коммунизма. Запах крови подавленных народных волнений в начале века привлёк внимание безродного призрака к России.

Из-за вынужденного сожительства с Думой дворцовый хранитель Филипп стал до того желчным и несдержанным, что его можно было принять за порождение мрака, не будь он по большей части прав. Он постоянно возмущался, бесился по поводу происходящего в Думе, и с его подачи домовые словно сами присутствовали на заседаниях. Они, конечно, едва понимали, о чём там говорилось, но с беспокойством относились к развитию отечественного парламентаризма.

Депутаты никак не приживались в Таврическом надолго, и Филя, словно оправдываясь перед сородичами, доказывал свою непричастность к провалу демократических начинаний:

– Нет, увольте, господа почтенные, – не моими стараниями их разогнали всего через семьдесят два дня после открытия. На первом же заседании они впали в ребяческий радикализм и противостояние правительству. Они приняли обращение к трону, потребовали отобрать землю у помещиков и поделить между крестьянами, освободить всех политических заключённых, отправить в отставку всех министров и назначить новое правительство, ответственное перед Думой. У депутатов разыгрались страсти и невероятные фантазии насчёт устройства государства – что у деревенских недоучек, которые собрались похлопотать насчёт землицы, что у образованных либералов, которые возмечтали показать, как следует управлять страной. Перед ними трижды очень дельно выступал министр внутренних дел Столыпин, но они слушать ничего не хотели, устраивали крик, гвалт, орали с мест «Долой!» и просто бесчинствовали. Так и не приняли ни единого закона и не смогли ни о чём договориться. Шайку избранцев пришлось разогнать по неготовности к работе и свободе. Депутаты однажды пришли на заседание – а двери заперты и рядом на столбе царский манифест о роспуске. Заодно царь отправил в отставку прежнее правительство, а Столыпина в дополнение к прежней должности назначил премьер-министром и поручил сформировать новый кабинет. Пётр Аркадьевич – бесстрашный человек. Двоих его предшественников на посту министра внутренних дел убили террористы; он понимает, что его, скорее всего, тоже убьют – уж несколько раз покушались, – только он от служения отечеству не отступится, даже если его решимость вменят ему же в вину. Он и в завещании в первых строках наказал: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».