Евгений Люфанов - Великое сидение

Под Казанью, где стоял пехотный полк, за короткий срок сбежало неведомо куда более десяти тысяч крестьянских душ, обязанных тот полк содержать. А дьяки и подьячие, посылаемые собирать крестьянские платежи, как они относятся к людям? Ни о чем ведь не думают, лишь бы выслужиться перед начальством и от этого иметь свою выгоду. И многому бесчинству сам он, царь Петр, потакал. Ох, поистине тяжела она, Мономахова шапка, хотя он, Петр, и не держит ее на себе, а словно бы давит, тяжелит она его голову.

Снова мысленно возвращался в поволжские места, примыкающие к Казани и к Нижнему Новгороду, – что там делается! Тысячами и тысячами доставляются оттуда умельцы для постройки гаваней, крепостей на острове Котлине, в Петербурге, но ведь нельзя полагать, что в тех поволжских местах неисчерпаемое множество мастеровых людей, как воды в Волге, и что оттуда можно без конца черпать и черпать многотысячные партии всевозможных умельцев, которые для множества дел нужны и у себя на местах.

Если воевода доставлял денег, припасов, рекрутов сверх назначенного, его ожидало благоволение, и, понятно, что местный вельможа усердствовал во всю мочь, а он, Петр, нисколько не интересовался узнать, какими батогами изыскивались и денежные, и людские избытки. А если случалось, что тот же воевода при всем своем старании выслужиться перед царем оказывался все же не в состоянии добыть наложенные на уезд поборы, то отписывалось в казну все его имение, «как ворам достойно» или «яко изменникам и предателям отечества» – гласили указы царя. Спасая себя самого, воевода последнего мужика заберет и последнюю копейку из крестьянского двора выколотит.

Непосильные подати, постоянные притеснения, исходившие от любого подьячего, вынуждали крестьян бежать из своих мест к казакам на Дон, за Уральские горы, называемые просто Камнем, в неведомую Сибирь, – может, там избавятся от нескончаемых поборов и солдатчины. А побеги крестьян неизбежно оставляли после себя упадок в расстроенных помещичьих и казенных хозяйствах, и это было словно в отмщение за все тяготы и произвол, чинимые людьми власть имущими. «Мимо Верхотурья, через слободы, из русских и поморских мест беглых крестьян с женами и детьми прошло многое число», – сообщал верхотурский воевода, и, как бы в перекличку с ним, доносилось с Черниговщины от Новгорода-Северского, что «беглых людей и крестьян и иных прохожих больше пяти тысяч, а выдачи никому нет, хотя с виселицы придет».

И было множество беглых солдат, удачливо применявших военные навыки в созданных ими разбойничьих шайках, которые были хорошо вооружены, имели даже укрепления военного образца, а командиры, именуемые атаманами, держали при себе «почетный караул парных часовых с фузеи и шпаги».

Немало бродило по русской земле гулящих людей, которые не несли никаких повинностей на зависть иным, все еще держащимся за свои дома и за свою землю. Гулящие люди промышляли случайным заработком на полях в пору крестьянской страды, а также попрошайничеством, скоморошничеством и другими увеселениями, а при удобном случае – грабежом и разбоем, что им только бог подавал. Озорно говорили:

– Господи, прости да в клеть пусти, помоги нагрести да и вынести.

Каждый из таких нищебродов дожидался поры, чтобы прочь из норы да скорей за топоры, и готовы были, не оглядываясь, взвалить на плечи целый тюк и своих и чужих злодейств. Эти вольные или гулящие были сбродом бездельных и беспокойных людей, которых несчастье или прирожденная озорная одурь выкидывали на бездорожный простор из селений их родичей и земляков.

А не такие ли бесшабашные в своей жизни и смерти люди добывали для России Азов, Нарву, «разгрызали» Орешек, названный потом Шлиссельбургом? Что бы сделал он, царь Петр, без лапотного своего народа, по грошу, по копейке приносящего царской казне многотысячный неразменный рубль? Чьим, как не мужицким, потом и кровью вспоены и сдобрены опаленные огненными смерчами, зачерствевшие поля жестоких сражений? Битые-перебитые спины, плечи, руки и ноги безвестного русского мужика выдержали батоги, кнут и дыбу – эту неоскудевающе-щедрую царскую милость, но стояли и продолжали стоять на заслоне и защите русской земли от попыток вражеского нашествия. На какой площади своей новой столицы поставит он, царь Петр, монумент ему, простому русскому мужику? Вот на этих, отвоеванных невских берегах, все он же, мученный-перемученный русский мужик, кормя своим потом и кровью болотного гнуса, возводит бастионы и стены города Петербурга для вящей славы царя. Тысячи и тысячи жизней легли в подножие его славы, и ходит он, царь Петр, своими большими шагами, не слыша хруста полегших костей, попираемых его стремительным ходом…