Евгений Люфанов - Великое сидение

Мех любовник метресске своей присылал, потому как в келье студено было… На дворе ныне тоже большие морозы стоят, тридцать градусов с утра значилось, – так, чтобы преступник не замерз на колу и прежде времени дух не испустил, велеть меховую шубу надеть на него, валеные сапоги да теплую шапку-треух.

– Мех присылал ей, своей полюбовнице, – негодовал Петр, – так пускай, сидючи на колу, сам теперь мехами погреется.

В те дни вместе с осужденными на смертную казнь, так или иначе причастными по розыску к делу царевича Алексея, на московской Болотной площади был казнен никем не оговоренный, но объявивший сам на себя подьячий Адмиралтейского приказа Ларион Докукин.

Давно уже выражал он недовольство вводимыми царем Петром порядками, при которых перегоняли людей с места на место, лишали их обжитых дворов, привычных промысловых или торговых дел. Вавилонским смешением языков являлось для Докукина общение русских людей с наехавшими иноземцами, удручали его мысли о мужском брадобритии, о тяжелых податях и затяжной войне. Недовольный подьячий был издавна вхож в дом недовольного царевича Алексея и пользовался его душевным расположением. В последний год жил Докукин в Москве, куда привезли царевича из чужедальнего края, отрешили от наследства и заставили присягнуть меньшому брату царевичу Петру. Вскоре после того Докукин явился в свою приходскую церковь и потребовал, чтобы ему, прихожанину, предоставили возможность сделать надпись на своей личной присяге, и написал: «За неповинное отлучение от всероссийского престола государя Алексея Петровича – не клянусь и своею рукою не подписуюсь и за истину страдати готов». В пыточном застенке Преображенского приказа о поступке подьячего Докукина с его слов было записано: «На присяге подписал своеручно он, Ларион, соболезнуя о царевиче, что он природный и от истинно царской жены. Наследника же царевича Петра Петровича за истинного не признает потому, что нынешняя государыня, его мать, не здешней породы».

После троекратной пытки Докукина колесовали.

Московский розыск подходил к концу. Бывшей царице Евдокии была дарована жизнь, но надлежало выбрать для нее иной монастырь, где бы она содержалась во всей строгости.

– В Соловецкий отправить ее, – решил было Петр, но один из духовных деятелей, знающий то отдаленное место, усомнился в правильности такого выбора:

– Слов нет, государь, Соловецкий остров являет собой уныние и даже страх, а в зимнюю пору – ожесточение, тьму и хлад. Но обретается на том острове нечто и душе вредящее: живут во множестве белые птицы, именуемые чайками. Оные гнезда вьют прямо на земле при путях, где ходят монашествующие люди в церковь. Плодятся те чайки, детей выводят, и великая тщета творится инокам, кои лишаются благоутишия от непристойного птичьего лицезрения, когда видят их по-своему милующимися и сходящимися попарно. Тогда и иноки, слабые духом, мыслью греховной пленяются и обуреваемы страстью бывают. А помимо иноков да послушников еще и прибывшие богомольцы – жены, девицы и монашки – обретаются в обители той. Лучше бы, государь, избрать место, где ни от чаек, ни от голубей и от мирских пришельцев соблазна не бывает.

«Чайки, голуби суть соблазн, – раздумывал Петр. – А ведь дух святый видом своим тот же голубь в животворящей троице. Но соблазнять птицы могут, то так».

Для опальной, преступной царицы выбран был уединенный монастырь на побережье Ладожского озера, с приказом содержать ее там вельми строго.

Но, прежде чем туда ее отправить, она, по решению, принятому собором епископов, была подвергнута наказанию кнутом. Исполнение сего приговора поручалось не полицейским чинам, как то обычно велось, а двум монахам особо праведной жизни.

Московский розыск и казни были закончены. С наступлением мартовской оттепели следовало ожидать весенней распутицы. Петр легко мог чередовать жестокость с веселостью своего нрава и, попировав еще раз в Преображенском дворце, вместе с Алексеем заторопился в Петербург. Посланные накануне верховые курьеры объявляли на ямских подворьях и почтовых станах, чтобы наготове держали сменных лошадей для незамедлительной перепряжки под санный поезд царя с его свитой. Тайная канцелярия, в деятели которой был введен еще генерал Бутурлин, тоже переезжала в северную столицу, чтобы вести розыск там.

Петр с большой неприязнью, даже с озлоблением стал относиться теперь к старообрядцам. По московскому розыску установлено, что все они сочувствовали царевичу Алексею и надеялись на возврат к старине.