Евгений Люфанов - Великое сидение

– Дурак, истинно что дурак! – подбежал дворецкий Василий Юшков и, тыча кулаком в солдатский лоб, пояснил: – Государыня царица едет, не видишь, что ли?.. Олух, право, олух!

Солдат – был он новик, из недавно набранных рекрутов – недоуменно моргал глазами. Как ему было знать, что это царица едет? Никогда ее не видал, а старшой строго-настрого приказал допрашивать всех проезжающих: кто, откуда, куда, и осматривать – не везут ли чего запретного? Может, самодельное или иноземное винное питье упрятано. И обязательно пошлину брать с привозимых на продажу дров, сена и других товаров. А тут вон какой длинный обоз!

Из полосатой будки вышел дремавший старшой. Поправив на плече алебарду, поудобнее переложил из руки в руку трещотку, подошел к солдату и, подкрестив свои слова зуботычиной, разъяснил неразумному новику:

– Тебе, обалдую, говорено было глядеть, чтобы в Москву тайком не везли, а эти из Москвы едут. Ослеп, что ль?! – да еще с другой руки дал ему зуботычину.

Вот и разобрались во всем.

Обоз был большой. Кроме царицыной шестилошадной кареты еще десять других, поплоше и победнее, каждая запряженная парой. В этих каретах – приближенные к царице люди во главе с дворецким и ключником, а также потешные карлы с карлицами, дурки и дураки, музыкальные и несенные игрецы, а для услуг царице и царевнам – в простых телегах – постельницы, мамки, поварихи, швеи, портомои, рукодельные девки, конюхи и другие слуги. Едут телеги и с разным житейским скарбом: на одних – ковровая, постельная, пуховая да шерстяная, одежная, бельевая и прочая мягкая рухлядь; на других – кухонная, обеденная, чайная и иная утварь; еще на других подводах – печеные хлебы и мешки с сухарями, мука, разные крупы, соль, чай, в кадках мед, в рогожных кулях вяленая и сушеная рыба, соленые да копченые окорока, чувалы репчатого лука, ящики медовых пряников, мешки с волошскими орехами и другая снедь. Надо, чтобы и в пути и по приезде на место под руками все было. Нельзя надеяться, что царь Петр много чего гостям приготовил, – сам на юру живет.

А еще на дорогу и на первое время проживания в Петербурге – в самом конце обоза – всякая живность: на пяти телегах в особых клетушках куры, утки, гуси, и строжайший наказ девке-птичнице дан: кормить и поить птицу так, чтобы она не худела, не то палка прощупает ее, девкину, худобу. Захочется царице и царевнам курятины или гусятины – чтобы птица отменной была. А за телегами с птичьими клетушками гурт скота своим ходом идет. В пути придется не одну корову зарезать, чтобы людей кормить, и особенно тех, что в каретах сидят. Молочка, сливочек царице и царевнам, карлам да карлицам подать, – для ради этого дойные коровы в гурту. В придорожных деревнях харч не добудешь, у крестьян постоянная проголодь, только на свои припасы царице Прасковье и можно надеяться, чтобы бескормица не одолела. Длинный обоз идет, более полусотни груженых телег в нем.

Приблудшие к гурту два бездомных попа пришлись гуртовщику вот как в пору, и он был рад-радешенек доброхотным помощникам, – сам бог их послал ему.

– Как будет ваше имечко-то святое? – полюбопытствовал он.

Узнал их имена и прямо-таки умилился: подлинно что святые отцы. Пускай до самого Петербурга идут. Гервасий, к примеру, по одну сторону гурта, Флегонт – по другую, следить, чтобы скотина не баловала, а сам гуртовщик с кнутом – позади. Иной раз можно будет ему на ближнем возу с курятами приткнуться да подремать, а отцы-пастыри поусердствуют. И в вечернюю пору, когда обоз остановится на ночевку, Гервасий с Флегонтом поочередно станут скотину пасти, а ему, гуртовщику, можно будет поспать безбоязненно. И попы были довольны. Судя по верному слуху, город Петербург стал строиться во всю мочь, каждодневно самые разные люди туда прибывают, а церквей пока мало в нем. Не пожалеют они, Гервасий с Флегонтом, сил и своими руками срубят церквушку. Лесу в тех местах не покупать и не занимать. Вот и будет у них свой приход. В Москве, к примеру сказать, церковь Николы в Пупышах – как есть вся деревянная и название свое получила такое потому, что в кочках стоит, потому как там место болотистое. А в Петербурге, добрые люди сказывают, вовсе в кочках, в пупышах, все.

– А может, еще того лучше, – высказал свою задумку Гервасий, – на каком-нибудь перекрестке часовню поставить, подобно московской Иверской, со своей явленной иконой. Туда молящихся много больше станет ходить, нежели в самый пышноглавый собор.

– И то верно, – согласился Флегонт.