Габит Мусрепов - Улпан ее имя

Айтолкын – по-прежнему впереди, не дальше брошенного аркана, – низко склонилась перед белой юртой.

– Делай все, как я… – шепнула Улпан Шынар.

И – повернулась к старшим, опустилась на одно колено и первый свой низкий поклон отдала им, а не белой юрте, где ждал ее муж. Шынар сделала то же самое, но от смущения прикрыла лицо концом платка.

Один из джигитов уже собрался откинуть полог большой юрты, когда Айтолкын, чтобы все делалось лишь по ее распоряжению, приказала ему:

– Открой…

– Я же сам хотел…

– Говорю – открывай, скорее!

Джигит локтем отодвинул ее:

– Я-то открою, а ты отойди… Собираешься войти в юрту впереди байбише? Отойди, я сказал…

В большой белой юрте Улпан, заметив на почетных местах молчаливых аксакалов, склонилась перед ними и только потом села – чуть пониже Есенея. Шынар на этот раз не решилась последовать ее примеру, замялась, но Улпан не терпящим возражений голосом позвала ее:

– Иди сюда…

Шынар тоже приветствовала аксакалов, но зарделась от смущения и села как-то боком… А рядом с ней устроилась Несибели и другие курлеуты, сопровождавшие Улпан.

Есеней, посмеиваясь, наблюдал за ними, и обратился к Шынар:

– Е-гей!.. Твой Мусреп – и не сибан совсем, а туркмен… Для тебя, Шынар, свободны все самые почетные места у сибанов. Ты даже не обязана почтить поклоном этих стариков!

Самый старший из всех, с белой, как снег, бородой, остановил хозяина:

– Пусть и в шутку, а так не говори, Есеней. На моих глазах было – наш аксакал Беспай не даром отдал старшую невестку пришлому туркменскому джигиту. За его храбрость отдал… А родной отец Мусрепа – молодым совсем – сложил голову, защищая сибанов от калмыков. Ведь кто только не приходил на нашу землю! Да, Еламан был батыр… Кому еще – из сибанов – насыпали такой курган, с гору высотой? Самый высокий – над прахом Еламана, да почиет он в мире!

Есеней поднял руки:

– Ойбай, Баке… Я сдаюсь!

Больше никто ничего не успел сказать – в юрту вошел тот, о ком шла речь, – Мусреп. Он с порога поклонился всем, а Улпан и Несибели поднялись при его появлении. Несибели он пожал руку обеими руками, а Улпан обнял и поцеловал в лоб.

– Как он смеет этот Туркмен! – разыгрывая ревность, закричал Есеней.

Мусреп, не обращая на него внимания, сказал:

– Да принесет твой приезд всем нам счастье, Улпанжан… – Потом повернулся к Есенею: – Не твоя забота… Сиди себе… Сиди спокойно!..

Старики одобрительно прислушивались к ним. Мир и согласие в доме. Мир и согласие между друзьями. Так лучше и легче жить на этом свете людям.

– Садись повыше, – пригласил Мусрепа Есеней.

– Нет, мое место будет рядом с Несибели, сватьей.

– Послушай! – возмутился Есеней. – Ты не сошел с ума, пока ездил вдали от нас? Улпан ты называешь сестрой, а ее мать – сватьей. Как это понять?..

– Как хочешь, так и понимай, – сказал Мусреп и уселся рядом с Несибели.

Он справился о здоровье Артеке, вздохнул, что старик не смог приехать на свадьбу единственной дочери… Несибели передала его просьбу – сам-то Мусреп здоров, пусть приедет его навестить. Мусреп пообещал – когда переберутся на джайляу к озеру Кайран-коль, их аулы станут на противоположных берегах, вот тогда…

– И Шынар возьмешь с собой. И мы поедем, – сказала Улпан.

Мусреп усмехнулся ее решительности:

– Золотой уздечкой взнуздан Есеней… – вывел он первую строку, но, видимо, решил, что всю песню не вытянет, тут же закончил, направив острие второй строки на самого себя: – А ты, Мусреп, тоже не грызи удила, остепенись!

Он обладал слухом, мог воспроизвести услышанную мелодию, сам сочинял кюи, а голосом его бог не наградил. Потому Мусреп и пропел всего две строчки, заменив имена в известной песне.

Самая белая борода была у Бакберды, но он нисколько не утратил вкуса к живой беседе, к людям…

– Я смотрю… – сказал он, – смотрю – вам обоим к лицу золотые уздечки. Я радуюсь… Один из вас взял в жены дочь Артыкбай-батыра, другой – дочь Шакшак-бия. Стало быть, аллах не оставляет своими милостями род сибанов. Будьте благоразумны, пусть не изотрется золотая узда… – Он простер над ними ладони и благословил молодоженов.

Весело и благожелательно был настроен сегодня суровый Есеней.

– О, аксакал! – сказал он. – Что мне теперь делать? Лучше бы свои слова вы обратили к одному Мусрепу. А вы с ним вместе взнуздали и меня.

– А так и надо, Есеней, тебя надо первого. Я никогда не слыхал, чтобы Мусреп хоть мальчишку щелкнул по лбу.