Габит Мусрепов - Улпан ее имя

Мусреп сперва сел, потом ответил:

– Долго не было?.. Что – лучше бы я сразу вернулся к тебе с отказом? Кто отпустит без угощения удачливого свата?

Есеней лицом просветлел при словах «удачливый сват». Мусреп продолжал:

– Да, да, да, да… Со всеми говорил. А самое главное – с Улпан! Но хочу тебя предупредить – Улпан не такая девушка… Не такая, чтобы взять задешево. Поговоришь с ней самой. А родители – родители не откажут.

Есеней возмутился:

– Задешево? Что у меня – нет скота? Или я жадный?.. Или я не сумею поговорить с Улпан, если она согласна?

– Тут, пожалуй, счет не на лошадей… – коротко сказал Мусреп.

И не стал объяснять Есенею, опьяненному вестью, что дело не в числе лошадей, которых он велит пригнать в аул курлеутов, а совсем в другом… Улпан сама втолкует ему, что к чему.

И сейчас Мусрепу – как только что из дома Артыкбая – точно так же хотелось поскорей уехать и от Есенея, от его радости, от его надежд. И небо на восходе оставалось еще темным, когда Мусреп забрал собак и отправился домой, в свой аул.

Миновало больше двух недель, как Есеней обосновался в Каршыгалы.

Уехал Туркмен-Мусреп, уехал Мусреп-охотник. Есеней злился на них – покинули его… Туркмен-Мусреп казался непохожим на самого себя, хоть поручение и выполнил. Согласие привез, а в остальном предоставил Есенея самому себе. Мусреп-охотник сказал: «Этот беркут отощал, никудышный, дохлую лису и то не возьмет. Привезу другого». И пропал.

Возле Есенея – родня, но этих джигитов, кроме мяса и кумыса, никогда и ничто не трогало. Не то, чтобы поговорить с ними по душам… На охоте от них мало толку – суетятся, скачут взад-вперед, шумом и криком распугивают зверей.

А вели себя так, будто приняли людей из юрт Артыкбая за толенгитов [36]без роду, без племени, которые должны покорно и безмолвно обслуживать Есенея и всю его родню. Они покрикивали на Несибели. Молодые джигиты, не зная о намерениях Есенея, приставали к Улпан. А вчера этот ахмак Иманалы, младший брат, вздумал одернуть Улпан, когда она остановилась возле Музбел-торы:

– Е-ей! Чтоб ты больше не подходила к нему! Такой конь намного дороже десяти таких девок, как ты!.. Отпусти его!

Улпан скинула уздечку и не седлала больше Музбела, несмотря на уговоры и просьбы Есенея. Не смягчило ее и то, что Есеней прогнал Иманалы: «Уезжай, чтоб мои глаза тебя не видели!» Иманалы снялся с места, но на гнедого, у которого по хребту серая полоса, Улпан все равно не садилась.

В другое время Есеней, может быть, спокойнее отнесся бы к Иманалы. Но сейчас… Ведь Улпан, и дав согласие, уклонялась от главного ответа – когда… Будь она из семьи, равной Есенею по положению, выходка брата привела бы к разрыву, и самого Есенея из аула невесты прогнали бы! Но, что бы там ни было, Улпан своему слову оставалась верна, а Есеней не мог этого разгадать и мучался.

Он был недоволен собой: прославленный бий, ему подвластны запутанные дела – и не может размотать клубок девичьих настроений! И опять он злился на Туркмен-Мусрепа. Уехал, не помог… Что же скрывается за словами Улпан – не из тех она девушек, которых можно взять задешево… Не о том же речь, где купить дорогие вещи, на тобольской ярмарке или на ирбитской. Коварство! Девичье коварство, которым, как говорится, можно нагрузить сорок ишаков!

Если бы она оказывала сопротивление, он бы это сопротивление сломал. Но ведь и сопротивления нет. Загадочно улыбается, повторяет – да, я согласна. Есеней хмуро молчал, тогда Улпан вроде бы шутя говорила: «Куда спешить?.. У нас вся зима впереди. Успеем наговориться, а то наскучим друг другу». И уходила.

Есеней решил: хватит, надо повод укоротить, а то конца не видно. И в тот вечер ждал ее у себя в юрте с особым нетерпением. В очаге горел костер, и гости расселись вокруг.

Улпан пришла не одна – с двумя молодыми женщинами. Она переоделась – сняла одежду джигита, какую обычно носила днем. На ней было платье.

Есеней приветливо сказал ей:

– Садись повыше, Улпанжан. На самое почетное место.

Смешливым молодым женщинам показалось забавным, что пожилой, и не пожилой, а старый, Есеней, как ребенок, обрадовался приходу Улпан.

Улпан в семье росла одна. И привыкла вести себя как независимый мальчишка. Она долго не чувствовала себя девушкой. Никому не давала спуску в аульных детских стычках, которые неожиданно вспыхивают и так же мгновенно гаснут. В верховой езде была первой. А повзрослев, сохранила и эти мальчишеские повадки, но приобрела и сознание своей девичьей силы.