Валерий Осипов - Я ищу детство

А свадьба гудела, шумела, рычала, надрывалась песнями и плясками, вываливалась с ночи на улицу продолжать своё неуёмное кружение, свой неумолкающий стук каблуков на асфальте, оглашала округу голосами, взвизгами, криками, патефонными рыданиями и раскатистыми переборами гармошки. Разливанного такого гулевания не слышала и не видела Преображенка уже давно. Во многих домах вокруг, из которых все (все подряд!) были приглашены на свадьбу, не спали и не гасили до утра свет в окнах. Но никто, конечно, и думать не мог о том, чтобы как-то унять веселье, уменьшить масштаб праздника, утихомирить разбушевавшихся гостей и родственников. Клава и Костя Сигалаевы были заметная семья на Преображенской заставе. Шестеро дочерей, и все рыжие, все красавицы, все с разницей в два-три года, — шуточное ли дело? Побеспокоить или стеснить таких отчаянных, таких бесстрашных, таких уважаемых людей, как Костя и Клава, в их хотя и шумном, но законном торжестве ни у кого, конечно, не хватило бы духу.

Тем более, что на первой свадьбе женихом сидел представитель многочисленного и грозного клана Фомы Крысина, а на второй — сам Лёня Частухин, по прозвищу Пожарник. И происхождение этого прозвища от необыкновенной способности второго жениха гасить везде и всегда любые физические конфликты и столкновения никто из жителей Преображенки, конечно, никогда не забывал.

Одним словом, шесть дней подряд бил на все четыре стороны света фонтан веселья из сигалаевской квартиры. А на седьмой день разливанное это гулевание кончилось совсем неожиданным происшествием: Колька Крысин, присутствовавший на второй свадьбе уже как законный супруг сестры невесты, в конец осатаневший и озверевший от непрерывного недельного разгула и напряжения, заспорил с кем-то на балконе, раскричался, размахался руками и в результате всего этого вывалился с третьего этажа вниз.

Но, как говорит пословица: дуракам счастье, а пьяного бог бережёт. Пролетев три этажа, Колька шмякнулся на кучу рыхлой земли, оставленную строителями (в те довоенные времена в наш дом как раз начали проводить газ), и остался совершенно цел и невредим.

Выдающийся этот полёт и благополучное его завершение «повалил», конечно, навзничь от хохота всех его непосредственных свидетелей. Да и вся свадьба, когда до неё дошло известие о падении Кольки-модельера с балкона, «легла» на пол от смеха.

Свадьба попробовала уже всё: и холодное, и горячее, и тёплое, и кислое, и солёное, и горькое. Не хватало только чего-то выдающегося. И оно произошло.

Свадьба обливалась безудержными слезами счастливого хохота минуть десять. Но потом все поняли — как до этого всего было мало (песен, плясок, угощений, закусок, криков, тостов, выходов на улицу и т. д.), так теперь уж всего достаточно. Ничего более лучшего и оригинального, чем падение Кольки Крысина с балкона третьего этажа, конечно, не будет. И поэтому пора расходиться. И свадьба начала расползаться неверными, хмельными шагами по своим домам и квартирам.

Падение Николая Крысина с балкона на свадьбе у Лёньки Частухина было истолковано на Преображенке как дурное предзнаменование. Но ещё больше пересудов вызвал тот факт, что обе свадьбы в семье Сигалаевых произошли без перерыва. Чем объяснялось это? Почему проявила такую настойчивость Зина Сигалаева? На Преображенке многие склонны были думать, что между Зиной и Лёнькой был преждевременный грех и должно было нечто родиться — вот, мол, и не терпелось, как говорится, «покрыть» бумажкой из загса рождение ребёнка. Но у Зины и Лёньки ни тогда, ни потом никто не родился, и вообще детей никогда не было. Так что первые объяснения той быстроты, с которой произошла их свадьба, сразу же вслед за свадьбой старшей сестры, оказались слишком простыми.

Причины торопливости Зины и Лёньки Частухина были непонятны и мне самому, хотя нельзя сказать, что именно тогда, до войны, меня этот вопрос занимал слишком сильно. Скажу даже больше — тогда я вообще не думал об этом, не тот был возраст. Просто запомнились шумные, живописные сигалаевские свадьбы — две свадьбы подряд в одной семье, согласитесь, событие необычное, запоминающееся.

Ясность в понимании этой двойной свадьбы пришла ко мне гораздо позднее, много лет спустя после смерти Кольки-модельера, когда многое уже было прожито, пережито и понято в своей собственной жизни, когда многое переменилось в окружающем нас мире вообще, и, сопоставляя впечатления своего детства и размышления зрелости, день нынешний и день минувший, я начал по-иному осмысливать впечатления детства, и кое-что из них предстало передо мной совсем в ином свете, чем раньше.