Валерий Осипов - Я ищу детство

— Пошли, что ли, с Григорием в сквер погуляем?

Алёна и Геннадий при участии Клавы обряжали маленького Гришу Сигалаева во множество голубых и розовых одежонок, и надувшийся от важности дед, Костя Сигалаев, и капитан милиции Леонид Евдокимович Частухин, держа с двух сторон за руки не по дням, а по часам подраставшего Гришу, торжественно отправлялись в сквер.

Они садились на лавочку где-нибудь на самом берегу Хапиловки и закуривали, а Гриша, держась за их руки, ноги, спинку скамейки и все другие, удобные для его роста предметы, неутомимо ходил и ходил вокруг них на своих подгибающихся ножках, учась великой науке общения человека с землёй.

— Эх, какая тут свалка двадцать лет назад, при нэпе, была! — вспоминал Костя. — Подумать страшно.

— А какая тут свалка во время барахолки была? — усмехнулся капитан Частухин. — Лучшие отбросы общества.

— Мы с Клавдией тогда вон там, в бараках жили…

— А я вот около того дерева двух барыг брал однажды…

— А мы, значит, как сожгли свалку, дома наши строить начали. С отцом твоим строили, царствие ему небесное…

— Он рассказывал…

— У меня картинка была — замечательная такая картинка! С гражданской её привёз. И всё на ней было уже нарисовано — и дома наши, и сквер этот. А называлось «Деревня будущего», понял? Мы прямо с этой картинки все шесть корпусов и скверик наш и слепили…

— А вон около той скамейки тётка одна любила прохаживаться — поперёк себя шире. Я её на всякий случай — в отделение. И по дороге всё понял. Приходим в дежурную часть, я ей и говорю: а ну расстегнись!.. Она пальто расстёгивает, а под ним ещё одно, и ещё, третье… А под пальто два костюма, четыре платья, и порток кружевных, стерва, десять штук на себя надела. Ребята наши милицейские в дежурной части со смеху на пол попадали, сроду такого не видели… Я ей говорю: мамаша, говорю, ну как же тебе не стыдно целый магазин на себе носить?

— Да-а, были у нас тут на Преображенке дела, — почесал в затылке Костя. — Я вот помню, когда строили мы наши дома — материалы у нас воровали. А как пришёл твой отец сторожем, так всё сразу кончилось. Талант у Евдокима-покойника был жуликов ловить. Ты, видать, весь в него пошёл, но только, конечно, не по дворницкой линии…

— И по дворницкой тоже, — улыбнулся Частухин. — Я у папаши своего обе линии сразу взял — и первую, и вторую. Я ведь, если хорошо разобраться, кто такой есть? И сторож, и дворник. Чистое, нужное — караулю, грязное — мету с дороги…

До войны я жил на северо-восточной окраине Москвы, на Преображенской заставе.

Сейчас я живу на противоположной стороне города, на Юго-Западе.

Иногда по утрам я выхожу из своего дома на проспекте Вернадского, спускаюсь в метро и еду через всю Москву от одной конечной станции Сокольнического радиуса, «Юго-Западной», до другой конечной станции этого же радиуса, до «Преображенской площади».

Я еду из своей зрелости в свою юность. Я возвращаюсь в страну своего детства.

Поезд метрополитена — голубой экспресс времени — мчит меня в чёрных аортах туннелей. Стучат колёса на стыках рельсов, сокращая дорогу в страну детства. И сердце моё тоже стучит вместе с колёсами. И каждый их общий удар — ещё один километр, ещё сто метров, ещё один поворот жизненного круга на пути к детству.

А Москва летит у меня над головой с юго-запада на северо-восток…

«Университет».

«Ленинские горы».

«Фрунзенская».

«Кропоткинская».

«Площадь Дзержинского».

«Кировская».

«Красные ворота».

«Сокольники»…

И вот, наконец, и «Преображенская площадь», конечная станция моего назначения, последняя остановка на пути в страну детства.

Семнадцать станций промелькнуло передо мной, семнадцать остановок возникали в окне вагона и исчезали в темноте туннелей. И с каждой из них, так или иначе, была чем-то связана моя жизнь — с одной больше, с другой меньше, но связана.

Я выхожу из метро, и передо мной Преображенка — моя родина…

Всё чаще и чаще совершаю я в последние годы этот маршрут, с юго-запада Москвы на северо-восток. Что-то незримое, несуществующее, но ощутимо реальное (непреодолимое и неопровержимое) зовёт, манит, влечёт, тащит, затягивает меня сюда.

Что же именно? Как называется это состояние, которое заставляет, отодвинув в сторону все срочные взрослые дела, опять и опять возвращаться на эти мостовые и тротуары, на которых прошло твоё детство? Что произошло среди этих домов и деревьев, листва и стены которых рождают щемящее сердце чувство светлой грусти и невесёлой радости, печальные ощущения невосполнимых потерь и неиссякаемых приобретений одновременно?