Валерий Осипов - Я ищу детство

А утром после матча один из билетных спекулянтов нехотя поднялся по каменным ступенькам ресторана «Звёздочка» на Преображенской площади, нашёл в буфете Кольку Крысина и протянул ему туго набитый почтовый конверт. Николай вежливо поблагодарил барыгу, культурно предложил выпить с ним стаканчик красного вина, и после этого они тихо-мирно расстались с тем, чтобы дружески увидеться здесь же, в буфете, после следующего матча, а также после каждого очередного большого футбола. И надо сказать, что встречи эти происходили с такой регулярностью и аккуратностью, которым могли бы позавидовать самые пунктуальные английские джентльмены.

Одновременно Николай Фомич Крысин встречался в буфете «Звёздочки» и со многими «лидерами» Преображенской барахолки, составлявшими ранее креатуру исключительно одного старшего лейтенанта милиции Леонида Евдокимовича Частухина. И от этих встреч в буфете на лицах бывших частухинских «гвардейцев» всё более и более укреплялось то самое выражение новой уверенности в своих возможностях, а также независимости и дерзости, появление которого Леонид Евдокимович расценил как весьма неожиданное и очень неприятное для себя открытие.

В системе частухинского контроля над Преображенской барахолкой, а также в методе давления на толкучий рынок по линии постоянного и регулярного уменьшения на нём числа профессиональных барыг и спекулянтов образовалась серьёзная трещина. Надо было срочно принимать меры.

Но ещё раньше, чем участковый уполномоченный, решили образумить Николая Крысина его тёща и тесть — Клава и Костя Сигалаевы.

Встретив зятя на Преображенской площади, Костя сказал ему:

— Зайди вечером, разговор есть…

— О чём? — насторожился Николай.

— Что нам с тобой, поговорить не о чем? — усмехнулся Костя. — Зайдёшь — узнаешь.

— Ладно, зайду, — пообещал Крысин.

Вечером, выпроводив под разными предлогами дочерей из дому, Костя и Клава ждали Николая. Причин, по которым они решились на этот разговор, было много.

В эвакуации, долго колеся — не по своей воле, конечно, — по городам и сёлам, перебираясь с места на место и оказавшись в результате в далёком Узбекистане с четырьмя дочерьми на руках, Клава сильно поистрепала себе нервы. Весной сорок второго года перестали приходить письма от Кости, которые ей с опозданием пересылали со старых адресов и которых она получила всего три. Клава запросила о судьбе мужа. Ей ответили, что в списках убитых и раненых он не числится, значит, пропал без вести.

И Клава Сигалаева надломилась. Она продолжала работать на Ташкентском шёлкопрядильном комбинате, стойко перенося горе, — четыре рта было за спиной, но здоровье её с каждым днём начало сдавать всё сильнее и сильнее.

А Костя между тем был жив и здоров. Он геройски воевал весь первый год, не щадил себя, получил два ордена и две медали, потом был ранен и долго лежал в госпитале. Осенью сорок второго, выписавшись из госпиталя и с трудом разыскав жену и детей, он приехал в Ташкент, и всё разъяснилось. Но Клава всё равно очень долго не могла выйти из своего шокового состояния.

Костя снова уехал на фронт, снова был ранен и снова долго лежал в госпитале. Письма в Ташкент приходили плохо, и Клава плакала по ночам, думая, что Костя убит. До самого конца войны не могла Клава освободиться от этого страшного ежедневного ожидания похоронной. И только когда отгремели победные залпы и Костя, демобилизовавшись, звеня густым завесом орденов и медалей, снова появился на Преображенке, Клава успокоилась.

Они начали хорошо жить после сорок пятого года. Костя вернулся на Электрозавод. Как героя войны и ветерана труда, его окружили почётом и уважением, выбрали в партком цеха, избрали депутатом райсовета. А Клава, стосковавшись по своей «Красной заре», с какой-то небывалой энергией, с вновь обретённой силой, словно и не была матерью шестерых дочерей, словно не уезжала ни в какую эвакуацию, не надрывалась там от тоски и печали, начала работать на фабрике сначала на четырёх станках, потом на десяти, потом на двенадцати.

Имя её стало широко известно в текстильной промышленности. Дважды присваивали ей звание лучшей работницы отрасли, наградили орденом. Жить бы, как говорится, да поживать, да добра наживать.

Успокоилась вроде бы со своим Частухиным и Зинаида, и, как говорили люди, пошла у них новая семейная жизнь в уважении друг к другу, в солидном и спокойном содержании дома и даже с началом какой-то запоздалой, но сильной любви.