Эйдзи Ёсикава - История Хэйкэ

– Кто, кто это? – спросила она.

– Потише, пожалуйста, – сказал кто-то и порывисто обнял Ёмоги.

Она почувствовала чью-то щеку на своей щеке, объятие стало еще более крепким.

– Вы моя мать? – прохрипел шепот.

Ёмоги оторопела.

– Кто, кто это? – повторила она.

– Усивака, это Усивака, мама!

– Нет, нет! Я не ваша мать. Не ваша мать, – повторяла Ёмоги, стараясь освободиться. Вырвавшись, она бросилась бежать в спальню.

– Моя госпожа, моя госпожа! Там Усивака! – шепнула она в ухо Токиве.

– Где? – взволнованно отозвалась Токива.

– Подождите, моя госпожа, я принесу огонь.

– Нет-нет, Ёмоги, не сейчас. Это только привлечет охранников.

– Да, но… очень маленький огонек?

– Даже его не надо… каково же это – опять увидеть своего сына. Даже сама мысль пугает меня. – Она поднялась с постели. – Усивака, где ты?

– Здесь я, здесь! Вот я, мама!

В темноте раздались рыдания.

– Усивака, как ты вырос!

– Да…

– Мои письма и послания доходили до тебя?

– Доходили.

– Что же я могу сказать теперь, когда этой весной тебе исполняется шестнадцать лет и ты становишься мужчиной? Мне остается только молиться за тебя. Ты называешь меня матерью, но я так мало для тебя сделала.

– Нет, нет… – запротестовал Усивака, прижимаясь к Токиве и пряча лицо в ее одеждах. – Это не ваша вина, что так произошло. Виноваты Хэйкэ, виноват Киёмори! – У Токивы резко перехватило дыхание; ее бледное лицо наклонилось к плечу Усиваки, а он поднял голову и горячо продолжал: – Мама, это же правда, разве не так? Убежав, я перехитрил их. Я рад, что это сделал. Вы надеялись, что я стану монахом. Простите меня, мама. Я знаю, что иду против вашей воли. Но я – сын Ёситомо и не могу быть не кем иным, кроме как воином. Я должен добиваться того, чтобы имя Гэндзи снова было в почете. Скоро я стану настоящим мужчиной. Правление Киёмори не продлится долго.

Токива слушала Усиваку, и душу ее терзали муки. Ее сын знал только о том, что дому Гэндзи было причинено зло, но не знал, что сам он обязан жизнью Киёмори из дома Хэйкэ. Но она понимала, что не следует говорить ему об этом. По крайней мере, сейчас.

Ёмоги, испытывавшая тревогу, не могла сидеть спокойно и то и дело украдкой выглядывала в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Гроза закончилась, и небо наполнялось слабым светом. Отдаленное пение петуха усилило ее напряжение.

– Не пора ли уходить? Уже почти рассвело, – прошептала она из коридора Токиве.

В ответ было молчание. При слабом свете, который просачивался сквозь узкие щели ставен, Ёмоги видела Усиваку, неподвижно лежавшего в объятиях матери и как будто спавшего. Ей не захотелось их тревожить, и на какое-то время она отвернулась. Потом она еще раз настойчиво прошептала:

– Моя госпожа, рассвет.

Усивака отпрянул от матери и встряхнулся:

– Мне пора идти… Теперь я вернусь только со свитой из воинов Гэндзи, чтобы доставить вам удовольствие.

– Нет, лучше бы…

– Что вы сказали, мама?

– Хорошенько заботься о себе. Это все, о чем я прошу.

– Будьте здоровы, мама, скоро мы опять встретимся.

– Теперь это все, во имя чего я живу, Усивака. Имей в виду, что, исправляя несправедливости, ты не должен следовать примеру тех, кого больше всего осуждаешь; тогда возьмутся за оружие другие, чтобы уничтожить тебя, и страшное кровопролитие будет повторяться до бесконечности. Как воин, не забывай любить и защищать угнетенных и слабых, чтобы имя твое всегда было в почете.

– Я понимаю, мама. Я никогда не забуду то, что вы говорите.

– Лишь став благородным воином, ты по-настоящему сумеешь почтить память отца. Смотри, Усивака, уже рассвет!

– Мой молодой господин, – сказала Ёмоги, сжимая ладони, – как же вы будете уходить?

– Не беспокойтесь. Я уйду тем же путем, каким пришел ночью.

– Но вы к тому же промокли до нитки.

– Когда я жил в монастыре, у меня никогда не было такой хорошей одежды. Я не боюсь ни дождя, ни ветра, но… – Усивака вдруг с просящим видом обратился к матери: – Но подарите мне на память одну из ваших вещей, – сказал он и показал на куклу, которую Токива тут же ему вручила.

Усивака улыбнулся, потом поспешил вдоль коридора, спрыгнул на землю с балюстрады открытой галереи и скрылся среди деревьев. Минутой позже юноша появился на стене, за которой протекала река Камо. Он задержался на мгновение, чтобы оглянуться на мать, и исчез.

Усивака пробирался по мелям на реке, а там, где было глубоко, переплывал. Теперь он свободен. Он больше ни от кого не зависел. Ни Конно-мару, ни Кихидзи, ни Хидэхира – никто из них больше не имел для него никакого значения. Он полагался только на самого себя. Он спокойно плыл посреди реки и осматривался вокруг. Из-за Восточных холмов поднималось солнце. Он еще раз оглянулся в направлении особняка на Первой улице, когда услышал крик. Крик повторился откуда-то с берега реки. Он посмотрел в ту сторону и улыбнулся, увидев бежавшего к нему человека. Это был Конно-мару, который весь напрягся и тяжело дышал.