Сьюзан Вриланд - Девушка в нежно-голубом

Он взял девочку на руки, прижался щекой к ее нежным волосикам, качался из стороны в сторону, успокаивая малышку, вдыхал ее молочный запах, чувствовал, как ее ротик пытается сосать его шею.

Ван Овергау не заставил себя долго ждать. Он осмотрел Катерину и перевязал рану. Мария Тинс же медлила, точно говорила Яну, что не ему ее торопить. Как только она вошла, то обвела комнату широко раскрытыми глазами и метнулась к кровати Катерины.

— Со мной все хорошо, матушка.

Ян выложил Марии Тинс начистоту:

— Я могу созвать сюда магистратов и упечь его за решетку. Или мы сами поместим его в одно исправительное заведение.

— Куда?

— К Тэрлингу.

Виллем отчаянно задергался и попытался заговорить.

Она колебалась. Ян протянул ей палку с гвоздем.

— У Тэрлинга лучше, чем в тюрьме или в сумасшедшем доме.

Испуг показался в ее глазах. Она решилась. Теща оказалась у Яна в неоплатном долгу. Жалобно, не смея посмотреть на сына, мычащего через кляп, Мария Тинс кивнула. Не дожидаясь, пока она передумает, Ян попросил соседа позвать Тэрлинга.

— Да, и скажи, чтобы захватил кандалы.

Ночь Ян и Катерина провели в немом потрясении. Наутро случился выкидыш. Ян днями сидел у постели Катерины. Не зная, чем помочь, он носил ей чашки бульона, починил прялку. И всю неделю просыпался по ночам от криков Гертруды, шатаясь подходил к ее кровати и прижимал к себе горячее мокрое тельце, пока отцовские объятия и стакан теплого молока не успокаивали ее настолько, чтобы позабыть о кошмаре и вернуться ко сну.

Старшие дети быстро возобновили шумные игры и споры. Слишком быстро. Двери хлопали: оказавшись снаружи, дети хотели в дом, а попав внутрь — на улицу. Двое младших сыновей, Францис и Игнациус, принялись подражать случившемуся и устраивали настоящие бои, ударяя друг друга чашками по голове, пихая в живот и связывая побежденного. Они спорили, кто будет папой, а кто дядей Виллемом, отбирая друг у друга чашку, пока игра не перерастала в драку и Яну не приходилось их разнимать.

Он согласился присматривать за Виллемом в исправительном доме. Сторож брату своему [22] На вопрос Бога Каину, где брат его, Авель, тот ответил: «Не знаю; разве я сторож брату моему?» (Быт. 4:9). — вряд ли лучший способ попасть в Царствие Небесное. Может, живопись откроет дорогу?

Его жизнь утекала.

Мария Тинс дала ему триста гульденов. Пусть это и не заработанные деньги; главное, они давали передышку. Он выплатил часть долга пекарю и бакалейщику, купил детям новые башмаки и парусные сани, а себе — красок и терпентина. На этом деньги кончились.

Если бы только он мог работать быстрее. «Пиши, Йоханнес, пиши», — твердил он себе. Но если работать быстрее, откуда взять время на созерцание и размышление — два единственных способа запечатлеть жизнь так, чтобы ее понять? Ведь все, что он пишет: корзина с хлебом, кувшин, шкатулка с драгоценностями, медное ведро — разве это не сама жизнь?

Он толок в ступке ультрамарин, любуясь глубиной синего цвета, насыщенного, как измельченный лазурит, когда из комнаты донесся детский гам. Его дочь, Магдалина. Давно уж должна была перерасти эти ребячества. Стоило ему войти в комнату, как дети замерли. Никто не смел шелохнуться, даже Игнациус. Благословенная тишина, и только поскрипывание ножек стула по полу, пока Магдалина пыталась отодвинуться подальше от отцовского гнева.

В следующий миг она подняла голову. Щеки горели от стыда, в глазах читалось раскаяние. Ян смягчился. Она стоит здесь, как Божий дар. Синяя кофта топорщилась, словно взволнованное небо. Было в ней что-то, чего он никак не мог уловить: скрытая внутренняя жизнь. Его не переставали удивлять эти полеты фантазии, эта вечная потребность куда-то бежать. Остановить бы на мгновение эту жизнь, чтобы перенести ее на картину. И оставить человечеству навсегда. Да.

Но можно ли писать то, чего он не понимает? О чем даже не знает?

— Сядь.

Только попытка принесет ответ.

Стул опять скрипнул по полу, когда дочь села за стол у окна.

Небесная голубизна ее глаз — как же он прежде этого не замечал? Простое лицо, а на нем нетерпение, которое она старательно сдерживала. «Для меня», — подумал Ян. Передать это лицо — честно, без гордости, перешагнув через знакомые приемы, — в этом была его задача, в этом он видел свой долг, как говорил Питер. Ее лицо отражалось в открытом окне; в одном из стекол светилась ее щека, будто смешанная с жемчужной пылью. Он слегка приоткрыл окно, устанавливая нужный угол. Ветер пошевелил волосы на ее виске.