Сьюзан Вриланд - Девушка в нежно-голубом

— Нельзя, чтобы ребенок так плакал, — заявила Хильда, стоило Тобиасу ступить за кухонный порог.

Хильда никогда не упускала случая поговорить о ком-нибудь за глаза. Она побарабанила пальцами по буфету для пущего эффекта и продолжила:

— Пусть лучше Ханна уберется наверху.

— Он любит этих птиц, Хильда. Оставьте его. Пускай побудет с ними наедине, погорюет. Настало время ему понять пасхальную историю.

И мать с новым усердием вернулась к буфетным полкам. В этом году она, казалось, объявила мебели войну. Как она еще могла столько убираться?

Раздосадованная отпором, Хильда повернулась к Ханне:

— Ты почему не помогаешь матери?

Ханна пожала плечами и подергала бумажным шариком на веревочке перед носом кошки Тобиаса. Мыть кухню, чистить серебро, готовить — все это ее больше не интересовало.

— Это не ответ, — настойчиво повторила старуха.

— Не хочу.

— Вы только послушайте ее — не хочет! Чего тут хотеть?! Работать надо!

— Видишь, Ханна, мы все что-то делаем, — сказала мать. — Ты могла бы прокипятить посуду.

— Каждый должен работать, — объявила Хильда. — Работа да молитва — и чуть-чуть отдыха в перерывах. Знаешь, как трудилась твоя прабабка Этти? Она вращала колесо шлифовального станка твоему прадеду. Тридцать лет ходила по кругу и толкала рычаг, борозду в полу протоптала — и хоть раз бы пожаловалась! Так и проработала до тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года, когда…

— Когда наконец купили лошадь. Знаю-знаю, ты как приходишь — всегда мне это рассказываешь.

— И хоть бы что-нибудь впрок пошло!.. Тебя же просят всего лишь матери помогать. Если хочешь замуж, надо учиться вести хозяйство. Или ты собираешься до старости сидеть в девках и гнуть спину за гроши? Эдит говорит, ты и уроков не делаешь. Подумать только! Никак тянет обратно к шлифовальному колесу.

Ханна опять передернула плечами. Может, это не так уж и плохо. Особенно если от нее все отстанут.

— Думаешь, мы зачем все годы корячились — чтобы ты стала крутильщицей сигар? Мелкой торговкой? Вот куда дорога ленивым евреям!

Ханна потупила взор и уставилась на серые войлочные тапочки Хильды, нацеленные на нее, будто две бесхвостые крысы.

— Твой отец — первый в роду шлифовальщиков, кто завел собственный ювелирный магазин. Вот с кого пример надо брать!

Краем глаза Ханна заметила, как мать поморщилась.

— Сходи хоть, что ли, за петрушкой и яйцами, — вмешалась она. — Сол Майер обещал приберечь мне голяшку. Да и день пригожий какой! Вон на липах вдоль Схельдестрат уж, верно, листья распустились. Причешись только — и ступай.

Ханна молча натянула на себя дырявый коричневый свитер с недавно пришитой шестиконечной звездой, взяла у матери деньги и так медленно поплелась к выходу, что Хильда, не вытерпев, даже вскочила с места, собираясь накинуться либо на мать, либо на дочь. Прежде чем ступить за порог, Ханна обернулась и дерзко взглянула в глаза бабке. Потом вышла в переднюю, оставив дверь на кухню приоткрытой, и прислонилась к щели.

— Вздорная девчонка, — не замедлила разразиться Хильда. — Работать не хочет. Разговаривать не хочет. Ты что же, не можешь заставить ее говорить?

— Как же ее заставить, Хильда? Объясните, раз вы все знаете.

— У нее нет ни интересов, ни друзей. Вчера я спросила, что она сделала за зиму, а она мне: «Ничего». Хоть думать-то она умеет?

— Ну зачем вы так, Хильда? Ханна умная девочка, просто держит мысли при себе.

— Пусть побольше с нами общается. Участвует в общих делах.

— Думаете, раз я ее родила, то могу и изменить? Вы ее бабка — попытайтесь сами. Только она все равно останется такой, какая есть.

— Лентяйка и сухарь!

— Вам-то в ее возрасте, небось, никогда не хотелось просто так сесть и о чем-нибудь задуматься. Разве бессонными ночами я не спрашиваю себя, что я сделала не так? Что упустила в ней? Каких слов не сказала в нужный час? Ответьте мне, Хильда, чего не хватило в моей любви? Ответьте!

Ханна не могла дышать: слезы душили ее, а пальцы царапали по косяку, сдирая краску.

— Не знаю, Эдит. Только, скажу тебе, надо что-то делать, или она просто сломается. Почему ты ее поощряешь?

— Поощряю? Да я каждый день терзаюсь оттого, что она ничего не хочет. Думаете, я не понимаю, что это значит?

Дальше Ханна слушать не могла: она выскочила из дома и громко хлопнула дверью. Пусть себе слышат — ей все равно.

Неправда все это! Она хотела! Хотела хотеть, хотела любить, как брат любил всякое живое существо. Только вот чего ей хотеть? Хотеть чего-либо сейчас казалось немыслимым. Безумным.