Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

Один Илья остался стоять, где стоял.

– Ступайте в земли свои и скажите правителям вашим! – торжественно объявил князь Владимир. – Ныне, по долгом размышлении, приняли мы решение: обустроить державу нашу по-новому, на пользу Господу и жителям ее в утешение. Как бабка моя венценосная княгиня Ольга Великая отменила полюдье, а взамен него установила погосты, так и я, смиренный раб Божий, князь киевский и всея Руси земель, новый закон полагаю: в городах наших управлять ставлю своих сыновей. Они же и править будут, и войско приводить по надобности! Такого на земле нашей никогда прежде не было, но отныне установлением этим водворяется в державе мир и тишина.

Послы внимательно слушали переводчиков. Их внимание подчеркивало торжественность и важность минуты.

Илья смотрел на них, на князя, на лица молодых княжичей.

И ему казалось, что он видит их из какого-то дальнего далека. Отдельно выхватывал он взглядом лицо разгорячившегося, разрумянившегося князя Владимира – все еще красивое, все еще моложавое. Умное бледное лицо Ярослава, прекрасные, иконописные лица Бориса и Глеба, Святополка, стоявшего в окружении прибывших вместе с женой из Польши рыцарей иноземных. Приемного варяжского княжича Олафа, старого Добрыни, что совсем стал сед и немощен… Добрыня, как всегда, соглашался с тем, что говорил князь, и его, понимая, поддерживал. Но среди послов иноземных услышал Илья на пиру где, тяготясь приглашением, и он сидел, в открытую заданный вопрос:

– А как князь собирается решать вопрос престолонаследия? Кто будет наследником князя?

– Тот, кого князь сам назначит, – ответил Добрыня.

– То есть, – повторил этот вопрос ксендз Рейнборн, – никакой правды, по которой нужно дело сие творити, у князя нет? А что будет, если он одному престол доверит, а затем передумает? Ведь трон – это не просто стул, это войска и деньги… Неужели занимающий престол великий киевский так легко его отдаст? Неужели для того, чтобы оставить стол великий, ради коего тысячи жизней подданных и своих не жалеючи кладутся, достаточно повеления отцовского?

– Ежели так, – сказал византийский посол, – тогда вы – народ великий! Истинно по вере Христовой живущий!

А Илья подумал, увидев, как усмехнулся Ярослав, как сверкнул глазами Святополк: «Нет такого народа! И страшен сатана, ко злу человека прельщающий!»

И услышал ответ Добрыни:

– У нас все по правде Божеской будет. Глава миру – Бог, глава дому – отец! Все сыновья в послушании христианском и тишине пребудут!

Илья вздрогнул от этих слов, сказанных с детской верою и простодушием чистым сердцем и младенцем в душе Добрынею. Глянул он на княжичей, каждого в окружении своих воевод и бояр, и ужаснулся, что по слову Господню не будет.

– Хорошо! – сказал византийский дипломат. – А коли так случится, да продлит Господь лета великого князя киевского Владимира, что приключится ему смерть внезапная и не успеет он престол отдать тому, кому считает нужным? Как тогда?

– Тогда, как и в миру, по смерти отца дому главою становится старший сын! – сказал, помаргивая безмятежными старческими глазами, простодушный Добрынюшка. А от Ильи не ускользнули взгляды, которыми обменялись Святополк и Рейнборн. «Святополк ведь старший! – подумалось ему – Нелюбимый! Крови сумнительной, сын двух отцов, но старший!»

– Господи! – прошептал воевода. – Уведи мя от суеты мира сего, ибо не вмещает разум мой всей хитрости и прелести его сатанинской, но чует душа погибель, и провидит сердце кровь великую и страсти смертельные…

– А коли братья его старшинства не признают? – не отставал прилипчивый и умный византиец. – Ведь у каждого – войско, у каждого – удел свой!

– Да что мы, вовсе, что ли, дикари? Ведь мы закон Христов приняли! И в Святом его крещении пребываем! – закричал, разгневавшись по-стариковски, Добрыня.

«И Царьград пребывает! – подумал Илья. – А нигде столько преступлений из-за престолонаследия не творится, нигде таких мятежей и казней не бывает, как в Византии! А ведь все одного закона, все веры Христовой, и во Христа веруют истово, со тщанием и молитвой повсечасной! Господи, спаси меня, ибо изнемог ум мой!»

На пировании видны были Илье не просто княжичи подросшие и по зову отца съехавшиеся в Киев, а силы, кои во главе своей держали, как знамена, княжичей…

Таких сил было три. Православная византийская, во главе которой пока стоял старый князь Владимир. Он готовил себе на смену Бориса – любимого своего сына. Человека для многих загадочного, хотя бы и потому, что в нем никто не видел ни одного порока. Сын – послушливый, военачальник – храбрый. Не раз водил он дружину проливу басурман-печенегов и каждый раз побеждал. Но странное дело – от похвал и почестей уклонялся. Да и про подвиги его воинские как-то слуха не было. Пошла дружина, разбила врагов да и вернулась. Будто побег молодой вокруг ствола, вился около брата младший – Глеб, паче отца любивший Бориса. Но тоже – отрок скромный, молчаливый; хоть не было и в нем изъяна, а как-то молва ничего о нем, как и о брате, не говорила. Послушливы, тихи были сыновья греческой царевны Анны. Сам Владимир с ними рядом терялся и словно ребенком становился. Тихо было у них в покоях: ни гульбищ, ни побоищ, ни криков, ни скандалов. Девок сторонились, подвигов воинских стыдились.