Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

Его и других трудами дом рос и полнился. Бегали неизвестно откуда берущиеся, но аккуратно каждый год прибавляющиеся детишки дворни, исправно давал приплод всякий скот и вся живность. Полны закрома и амбары.

Не так, конечно, как у боярина княжеского Чурилы Пленковича, у коего усадьба под Киевом чуть не больше города, где ничему счету не могли свесть. Однако достаток был. И подкреплялся он постоянно добычей Ильи.

Хоть и не грабил он никогда и чужим, даже с бою взятым, брезговал, а все же несли ему гридни после стычек его часть. Чаще всего уже деньгами – дирхемами. Своей монеты князь Владимир не чеканил. Этим арабским серебром подкреплялось хозяйство Ильи, и усадьба его стояла, когда выдавался недород или какой иной убыток. А когда дирхемов не хватало – год назад овин сгорел со всем хлебом, – тогда собрали серебро, Ильей навоеванное, да в еврейский квартал снесли – на дирхемы у менял да ювелиров выменяли, да, видать, выменяли в придачу и горькую судьбину.

Менять ездили Истома с Дарьюшкой. И приметил Истома, что едут они не к первому встречному-поперечному золотых дел мастеру, а к тому, кто Дарьюшке почему-то знаем. Тут и увидел впервые Истома Вениамина, внука мастера Иосифа, что когда-то подарил Дарьюшке серебряное колечко.

Парень был рослый, широкоплечий, хотя еще тонок в поясе и по-мальчишески неуклюж. Молодая смоляная бородка только начинала кудрявиться на его смуглых румяных щеках.

– Внука-то когда женить думаешь? – спросил как бы обиняком Истома, который много лет Иосифа знал.

– Ой! – сказал старый мастер. – Мне с этим Вениамином – одна беда! Все его сверстники давно женаты, этот ни в какую… Я, говорит, лучше повешусь! Ничего себе – лучше! Пользуется, что дед ему все позволяет! Мало я его розгами порол! А теперь что? Теперь он уже умнее деда. Дед уже ничего не видит, а ему Бог дал талант. К нему за серьгами и колтами даже из Чернигова приезжают – такой изрядный мастер. Дед-то совсем ослеп, теперь деда внук кормит.

– Да, – сказал Истома – говорят: «Учи ребенка, когда он поперек лавки лежит, а как лег вдоль – учить поздно».

– Он меня скоро в могилу уложит! И вдоль и поперек! – сказал старик, шутливо стукнув внука по затылку – Но – золотые руки! Руки золотые!..

Приметил Истома серьги работы мастера Вениамина. Потому что у Дарьюшки были такие же, а откуда взялись – видать, одной матери сказывала. Может, с того мать и слегла.

Видел Истома, что были у матери с Дарьюшкой секретные разговоры, видел у обеих глаза заплаканные. С той поры стала мать сохнуть, а Дарьюшка – черный платок носить. Да только разве пламя углем погасишь?

Пока Илья отходил от войны да от горя, Истома его не донимал лишними разговорами.

Илья вставал рано поутру, шел в деревянную Ильинскую церковь, еще Ольгой ставленную, и пребывал там до конца службы, поминая Марьюшку. И хоть было такое время горячее и по службе совсем тяжело, а князь Илью не звал и к службе не приневоливал.

Как-то сказали Владимиру:

– Что ж это, мол, Илья баклуши бьет, когда служба вся в разорении! Ему в степи управляться нужно, а он панихиды служит!

Владимир к самому носу говорившего бороду свою подставил, для пущего вразумления каблуком своим кованым на ногу говорившего наступил и глядел, как тот от боли бледнеет, а шелохнуться не смеет.

– Завидуешь? – спросил он зло. – Чужому счастью завидуешь? Так вот ни тебе и ни мне, грешному, так не любить, как Илье да Добрыне! У них не только рука богатырская, у них и сердце – не нашим чета! А коли ты так о службе радеешь – ступай сам служить, пока Илья жену оплакивает. И не мешай ему!

Так и пошел досужливый боярин в передовой полк – заставской службы попробовать, да там ему голову печенег удалый и снес.

На сороковой день справили помин, и строгий, черный как ворон болгарский священник сказал:

– Все, Илья! Больше нельзя плакать. У покойной одежды мокнут! [16] Одежды мокнут – распространенное среди славян языческое суеверие. Более сорока дней оплакивать нельзя!

Илья собрался в дружину под Белгород. Тут и приступил к нему Истома.

– Илья Иваныч! – сказал он, начиная издали. – Что с Дарьюшкой-то делать станем?

– А что с ней делать надобно?

– Да ведь она на возрасте – замуж пора.

– Ты что? Она дите совсем.

– Ан вот не дите! Это сказано, что родителям чада всегда дети малые, а вот люди-то и другое говорят. Нам уж обиняком давно про сватовство говорят.

– Вона как! – сказал Илья, даже растерявшись от неожиданности. Ему-то все казалось, что дочка в куклы играет. – Эх, давно ли через прыгалку скакала?