Борис Алмазов - Илья Муромец. Святой богатырь

– Спасение-то спасение, – сказал Ратмир, – а за греческими попами догляд нужен!

И это же повторил князь, когда ему доложили о совете воевод.

– Греческих попов с миром и благодарностью в Корсунь отпустите.

– А как же Киев крестить? Только дружина крестилась, а сродники, а русь вся? В Киеве крещеных большинство, но и нехристей много. Мнилось, что всех крестить станем, – заохал Добрыня.

– А что, одни византийцы истинный закон держат? – спросил князь. – Что, кроме них, христиан не стало?

– Да ты что?! – закричал Добрыня. – К латинянам, что ли? Не видишь, что с Польшей? С чехами? И мы туда же?

– Горяч ты у меня, вуйку! – засмеялся князь. – И язычником был горяч, и крестился – не погас. Умеряй страсти-то! Так, Илья Иваныч?

Илья Муромец не ответил, стараясь понять, куда клонит князь.

– Не от Корсуни попов звать станем, кои и по-славянски не разумеют, а от народа славянского, от родного нам языка. От Болгарского царства царя Семиона.

– Вона как расположил! – удивлялся Добрыня. – А ведь верно. Болгары тамошние – христиане, суть православные, а царь – Царьграду супротивник.

– Не о том говоришь, – сказал князь. – Тамошний язык с нашим един. И все книги, и весь чин народу славянскому понятен. Вот в чем главное-то.

– Ай да князь!

– Благодать на нем Божия, – сказал Илья. – Кабы навек он переменился – таким, как ноне, стал!

Князь действительно стал иным. И одни объясняли его перемену тем ударом и слепотою, что приключилась с ним в Корсуни, другие – возрастом и удачной женитьбой, большинство же считало причиной крещение.

– Господь в нем работает! – уверенно говорил Илья и не сомневался, что теперь все будет благополучно. Господь не оставит свой удел без защиты.

Вспоминал он калик, что выискали его в чащобе муромских лесов, подняли от одра болезни и благословили на дружинное служение воинское.

– Все ведь по слову их вышло. Дружина бессловесно принудила князя принять венец веры православной. Никто ведь не примучивал, а вышло по слову посланников Божиих. И поднимается держава новая, держава православная. И князь иным стал. Иное было и в том, что пиры бесконечные прикончились. Не стало многодневных бражничаний. Верх в дружине взяли строгие православные гридни, и лихость воинская хоть и была в почете, все же выше стало цениться послушание.

Еще Илья внушал воям своим: храбрость всегда нужна! Лихость воинская – когда ты за одного себя ответчик, а это только в драках детских случается. В остальном же послушание воинское есть первая для дружинника добродетель. Потому воин, в строю стоящий среди множества других воев, и знать-то не может, куда войско идет и что воеводы замыслили! Послушание воспитывал Илья в воях повседневно. И в его заставах было то, что дружине языческой неведомо и непривычно. Поскольку вся дружина была православной – строго держали посты и совершали все церковные установления. Воинство, Муромцем учиненное, было крепко и надежно.

В ожидании священства болгарского, за коим послано было, князь призвал Илью Муромца к себе. Был князь тверез и не то чтобы постаревший, но возмужавший как-то зримо. Точно с корсунского крещения много лет прошло, а ведь и двух недель не миновало.

– Ну что, Илья Иваныч, – сказал князь, обнимая Муромца, – как живешь, здоров ли?

– Господь грехам терпит.

– Садись-ка к оконцу, потолкуем, как дружину учинять станем. Ведаешь ли ты, что державе православной войско требуется новое? И дружина – сердце его – должна быть новой, православной.

– Это и другие воеводы знают, – сказал Илья. – Вот и Добрыня тож…

– Добрыня знает, но он тебе в помощниках будет. А устраивать войско – тебе, Илья Иваныч. Ты у нас христианин истинный, а мы еще только учимся.

И, наклонившись к самому лицу Ильи, пахнув на него византийскими маслами душистыми, коими были умащены его кудри, князь сказал:

– Я ведь, Илья Иваныч, всю службу твою помню. Всю. И ценю тебя, и каюсь перед тобой. Не всегда я понимал, чего ты добиваешься. Прости.

– И ты меня прости, князь, – сказал, вставая, Илья.

– За что?

– Егда обидел тя неведением либо осуждением в душе.

– Ай! – сказал князь. – Да я во грехах, как свинья в объедках! Грех было не осуждать! Давай лучше о деле толковать. Как будем Киев крестить?

– По доброй воле.

– Это как же?

– Только тех, кто хочет, – сказал Илья. – Безо всякого принуждения.

– Дак эдак и не получиться может?! Я мыслил приказать, чтоб все непременно…