Лев Дугин - Северная столица

Чаадаев вот о чем думал: не следует ли за помощью обратиться к правительству? Ведь наше общество, как ребенок, ждет указания наставника. И одна аудиенция государя – или просто милостивая беседа при случайной встрече на прогулке – тотчас прекратит всякие толки…

Но разве Александр захочет вникать в дела переводчика Коллегии иностранных дел? Разве захочет Фон-Фок или, например, управляющий министерством внутренних дел граф Кочубей изъяснять всем истину и изобличать клевету?..

Что же ему делать?.. Пушкин не находил решения.

В комнате было холодно. Решительная Надежда Осиповна поступила мудро: ее сын день и ночь где-то пропадает – она распорядилась не топить, дрова в этом году были особенно дороги.

Холод, от которого коченели руки, мешал. Мучительное внутреннее напряжение не давало сосредоточиться… Стихи не шли… Всем друзьям – а их было множество – он поручил: найти обидчика. Обидчик вот-вот должен был найтись, ожидала дуэль…

Рука упорно рисовала в альбоме пистолеты.

Уже несколько раз его предупреждали: на него пишут доносы; он ведет себя слишком откровенно, высказывается слишком резко – на него обратили внимание; например, в театре он расхаживал с портретом Лувеля, убийцы герцога Беррийского, подписанным: «Урок царям»; он позволяет шутку: французскую актрису госпожу Пижо именует не иначе как госпожа Жопю, а это почти антигосударственный выпад…

Что ж… он будет себя вести еще более дерзко и откровенно! Он не намерен скрывать своих убеждений. И пусть лучше правительство посадит его в крепость, пусть сошлет в Сибирь – это все же будет выход из невыносимого положения.

Ранним утром, в сопровождении двух офицеров, Пушкин подошел к известному особняку графа Остермана-Толстого – настоящей городской усадьбе, выходящей одной стороной на Английскую набережную, а другой – на Галерную улицу. Несмотря на свои богатства – поговаривали, что отделка двухсветной залы обошлась хозяину в пятьдесят тысяч рублей и во время пышных приемов он развлекает гостей сценами с медведями и орлами, – граф дворовые флигели сдавал внаем.

К одному из этих флигелей устремился Пушкин. Офицеры были его секундантами.

– Не здесь ли, – спросил он каким-то не своим, обычным, а напряженным и вкрадчивым голосом, – не здесь ли живет господин Денисевич? Мне дан адрес…

В этот ранний час молоденький армейский офицер, вышедший на крыльцо, еще не был вполне одет. Увидев полковника в форме преображенца и офицера в форме Генерального штаба, он смутился.

– Прошу вас, господа. – Он обращался к военным. – Господин Денисевич отлучился по делу и сейчас же вернется…

Все вошли в дом.

– Раздевайтесь, господа! Садитесь, господа… Гости разделись, но сесть отказались.

По тому, как они молча расхаживали, погромыхивая саблями и шпорами, они пришли не с простым визитом. Низкорослый, курчавый штатский в модном фраке, вскинув голову, разглядывал освещенное тусклой масляной лампой жилище. Нужно было ждать неприятностей…

Так и оказалось.

Вошел плотный, массивный армеец, штабс-капитан. Он тоже смутился, увидев гвардейцев.

– Вот и господин Денисевич, – воскликнул молоденький его товарищ.

– Господин Денисевич, – тотчас обратился к нему

Пушкин, но опять каким-то не своим, а вкрадчивым голосом.

– Что вам угодно, молодой человек?

– Вы прекрасно знаете, господин Денисевич, что мне угодно! – Голос вдруг зазвенел, даже сорвклся, как звучит и срывается натянутая струна.

Денисевич остановился перед ним. Вид бравого широкоплечего штабс-капитана произвел на низкорослого Пушкина особо раздражающее впечатленье. К лицу его прилила кровь, глаза широко раскрылась, так что заблестели белки, губы угрожающе выпятились.

– Вы вчера в театре, – сдерживая беиенство, сказал он, – вчера в театре, при многих посторонних, меня поучали, как школьника, как должно себя вести… – Он вынул из кармана часы на золотой цепочке. – Вы назначили в восемь часов. Вот! До восьми – еще четверть часа. Мы успеем договориться об условиях. Я привел секундантов: полковник Катенин, поручик Мансуров…