Елена Хаецкая: Симон-отступник

– Этот человек мой, – заметил Симон и взял мальчика за плечо. После такого заявления никто уже не обращался к мальчику с угрозами, и тот, постепенно оправившись, довольно толково объяснил все, что от него хотели. Вскоре был уже составлен план, как лучше, пользуясь расположением улиц, разделить враждующие стороны, разбить их на отдельные очаги и разнять. Паренек назвал также несколько домов с тайными укрытиями, о которых латиняне еще не знали. Бодуэн Фландрский остался доволен и подарил парнишке из награбленного пять марок. Мальчик, взяв деньги, опасливо покосился на Симона, боясь, как бы тот не отобрал, но Симон только покривил губы и выпроводил паренька обратно на кухню – пересиживать неспокойное время.

И вот с рассветом многие из тех, кто желал мира в завоеванной Заре, бросились с оружием в руках на улицы и принялись разнимать дерущихся, разрезав город, как и было задумано, на несколько участков. Поначалу ничего не получалось, поскольку миротворцы старались не убивать мятежников, и таким образом, разогнанные в одном месте, они, точно влюбленные, следующие зову запретной любви, тотчас сходились в другом.

Симон со своим небольшим отрядом переходил с одной улицы на другую, собственноручно выбил более десятка зубов, а синяков наставил без счета. Отнятое оружие он передавал одному слуге, который под конец стал напоминать возвращающегося из леса дровосека с дровами, столько на него нагружено было мечей, копий и дротиков.

Латинских рыцарей Симон только обезоруживал и стыдил, иногда после коротких поединков; что до венецианцев, то их Симон, обезоруживая, непременно бил, чаще всего по лицу, а иногда и сопровождал пинком под зад в силу своего великого презрения к ростовщикам.

Только к вечеру мир и покой был восстановлен. Собрали убитых – их оказалось около пятидесяти человек с обеих сторон (однако венецианцы пострадали больше, к тайному удовлетворению многих франков).

Симон вернулся домой на рассвете следующего дня, когда уже погребально звонили колокола. Аббат Сернейский ушел в церковь, поскольку все клирики должны были отпевать убитых. Надлежало сделать это как можно быстрее, пока из Рима не настигло нас отлучение от Церкви. А в том, что эта беда скоро грядет, никто не сомневался.

Паренек, который уходил вместе с Симоном, был уже дома. Он и встретил нашего графа, когда тот возвратился, и взял из его рук теплый плащ и шлем. Симон добрался до кровати, повалился на нее, как был, в кольчуге, и заснул.

После этого мятежа с последующим перераспределением добычи (дюку пришлось кое-что выпустить из рук) и торжественным замирением обеих сторон, другие заботы стали одолевать крестоносное воинство.

Во-первых, отправили нескольких посланников к папе римскому, дабы те вымолили нам прощение. К мольбам присовокупили часть добычи, взятой в Заре, – для нужд папского престола.

Во-вторых, дюк Дандоль потребовал погашения долга. Его справедливое требование было удовлетворено, после чего латинские рыцари в очередной раз с изумлением обнаружили себя нищими, обобранными почти до нитки.

Справили Рождество.

Симон почти не показывался из дома. Целыми днями валялся на кровати, рассеянно тиская желтоволосую девицу, наливался вином, будто торопился выпить впрок все, чем запасся, а выходил только в церковь.

Так минул 1202 год от воплощения; в самом же начале следующего дюк Дандоль, подобно ярмарочному фигляру, вытащил из рукава новое диво.

Диво звалось Алексеем и выглядело прыщавым юнцом, исключительно нервным и вертлявым, будто его дергали за веревочки, привязанные к локтям, коленям, щиколоткам, запястьям, затылку и пояснице.

Этот Алексей был грек и схизматик, что никак не увеличивало симпатий к нему со стороны графа Симона; однако ж дюк представил этого молодого человека латинскому рыцарству самым торжественным образом.

Для начала поведал нам дюк увлекательный роман и рассказывал, пересказывал и повторял его, покуда не убедился в том, что в нашем войске все, до последнего неотесанного пехотинца и вечно вшивого конюха, выучили на память эту превосходную историю и могут при случае связно пересказать ее.

Итак, был в Константинополе владыка могущественный и исполненный всяческих добродетелей; имя ему было Сюрсак. У него был брат, коварный и недостойный, который за грехи свои попал в плен к неверным. И вот Сюрсак, человек весьма благородный, вызволил своего брата из плена, заплатив за него большой выкуп, и на беду приблизил его к себе.