Иван Чигринов - Плач перепелки

Марыля нащупала на телеге большое яблоко, взяла его, надкусила красный бок и, втянув шею, зажмурила глаза, будто боялась подавиться.

— Денис Евменович, — начала она тихо, по-крестьянски, — что я хочу спросить. За каким это орденом приходил тот человек вчера?

— Микита? — не поворачивая головы, переспросил Зазыба.

— Наверное.

— А-а-а, — усмехнулся Зазыба.

— А я и не знала, что у вас орден!..

— Разве я таился со своим орденом! — снова усмехнулся Зазыба, но уже с нескрываемым удовольствием. — Про это все знают. Орден же на груди носят, чтоб виден был.

— А я вот не знала.

— Не видала, потому и не знала. Все знать не будешь. Да и не надо. Это наши тут, свои, деревенские дела.

Марыля еще раз спросила:

— А какой орден у вас, Денис Евменович?

— Да обыкновенный. Боевой.

— Вы воевали?

— А теперь так получается, что человеку за свою жизнь приходится несколько раз воевать. Будто кто нарочно рассчитывает. Это уже на моем веку которая война. Но тогда мы хоть не отступали так. Случалось, что отступать приходилось, но так не отступали.

Марыля не нашлась, что в ответ сказать, будто она больше всех была виновата в том, что армия отступала, и они снова поехали молча.

Вскоре дорога начала спускаться в низину. Следовало на всякий случай попридержать буланого, и Зазыба слегка стал натягивать вожжи. Но напрасно беспокоился, конь, видно, немало походивший в артиллерийской упряжке, дело свое знал: колеса попадали как раз в колеи, и телега катилась под гору ровно.

Из дубравы почти наперерез им вышла с большой вязанкой дров какая-то женщина. Было ясно, что направлялась она в местечко. Зазыба подстегнул коня. Возле дороги женщина остановилась, видимо, надеясь подъехать на подводе.

— Клади свои дрова, — сказал ей, улыбаясь, Зазыба.

Не раздумывая, женщина втащила перехваченные веревкой сучья на повозку. Была она годами не намного старше Зазыбы. Но выглядела совсем измученной, про таких обычно говорят: забытая людьми и богом. На Марылю она не обращала внимания, заискивающе смотрела на одного Зазыбу, будто еще не верила, что тот действительно довезет ее до местечка.

Марыля подвинулась, уступая место. Женщина положила дрова как раз на яблоки, а потом села и сама, не выпуская из рук конца веревки.

— Вот повезло так повезло, — сказала она, оглядываясь. — И не знаю уж, как благодарить.

— А чего же ты на себе тащишь? — спросил Зазыба, кивая на сучья.

— Так а на чем? — женщина усмехнулась и бросила будто с укором: — А вы еще ездите? И кони вот у вас есть! Откуда ж это вы? Что-то я не знаю вас…

— Из Веремеек.

— А-а-а, — покачала головой женщина, — так у вас, может, и германцев еще не было?

— Не было.

— Живете ж там, в лесу! —позавидовала она.

— А вы?

— Да мы… Правда, германцы пока не трогают. Может, и зря пугали. Говорят же, не так страшен черт, как его малюют.

— Черт, он и есть черт, — не согласился Зазыба. — Как красиво ни малюй, все равно на черта похож будет.

— Так и правда, — принялась убеждать женщина, будто опасаясь чего, — не трогают людей. Все остается, как и прежде.

— Ну-ну…

— А все оттого, что комендант, кажется, попался нам толковый, вот что я вам скажу. Намедни даже побил одного полицая. Василя Бутремея. Это ж как было. — И начала с увлечением рассказывать: — Пришел он к одной бабе в Зеленковичи, я говорю про Бутремея, да и забрал мужнины сапоги. Нехай бы какие-нибудь другие, а то хромовые. А баба возьми да и сходи к коменданту. Так Адольф и помог ей. Право слово, помог. Шомполом даже побил Бутремея. Говорит, я из вас русское свинство выбью. Ну, Бутремей как отведал шомпола, так сразу принес сапоги назад в хату.

Зазыба поглядел на Марылю и подмигнул, мол, слушай, как бывает.

— Нет, может, и напрасно еще говорили так про германцев, — продолжала рассуждать женщина, — распутства они не потерпят…

И вдруг до Зазыбова плеча дотронулась Марыля:

— Денис Евменович, взгляните!..

Зазыба повел глазом вперед. На большаке, который был уже недалеко, стояли между рядами почерневших с комля берез грузовые автомашины с закрытыми кузовами. Колонна, очевидно, остановилась давно, так как немцы похаживали между грузовиками, как на большом привале или при вынужденном отдыхе. Зазыба почувствовал, как задрожали у него руки. Он попытался покрепче сжать ими вожжи, но руки не слушались.

— Кхе, кхе, — с трудом выдавил он из себя что-то похожее на кашель.

— А бо-о-ожечка! — встревожилась при виде немцев и бабиновичская женщина.