Иван Наживин - Иудей

— Да это он опять из Исаии!

— Да откуда бы ни было! Надо действовать по правде, а не кривить душой…

Дверь отворилась, и вошли две вдовицы. Низко поклонившись пресвитерам, они скромно сели в уголке. Беседовать на эти темы было уже неудобно. Но горячий Пуд все же не утерпел.

— А тут про Нарциса историю смешную какую мне рассказывали, — вставая и потягиваясь, весело сказал он. — Пришёл будто к нему кто-то из боящихся Бога, с которым он, ещё как рабом был, находился в дружбе. И стал ему гость на свои несчастья жаловаться: вот, дескать, всю жизнь между двух жерновов бьюсь… Рассказывает это он, а сам в три ручья плачет, а Нарцис за ним. И долго они оба слезами так обливались. И вдруг Нарцис бьёт это в ладоши, рабов своих зовёт. Те прибегают. «Ах, — весь в слезах, кричит им Нарцис, — гоните скорее этого человека вон: ещё немного и сердце моё, слушая его, разорвётся!..»

Засмеялись все, даже вдовицы в углу. И все приговаривали:

— Ах, этот Пуд!.. Всегда он расскажет что-нибудь эдакое такое…

Но сейчас же обе приняли огорчённый вид овечек, которых обижают зря. В общине было замечено, что пресвитеры, большей частью, иудеи, легче дают пособия иудейским вдовицам, чем эллинским, и много из-за этого было ропота и ссор. Эти две принадлежали ко вдовицам эллинским и потому хотели иметь вид невинностраждущих…

Верующие сходились… Пришёл Жаворонок. Узнав своего старого приятеля, тоже отставного легионера, Пантеруса, который всю жизнь прослужил на востоке, а теперь торговал с лотка сластями на форуме, он улыбнулся своим беззубым ртом и подсел к приятелю… Пришёл Симон со своей уставшей Еленой. Он совсем оробел в огромном городе: в Самарии он был бог, а здесь — шарлатан. Он притворялся христианином, чтобы забрать в общине побольше влияния, а затем потянуть кого можно за собой.

Когда собралось народу побольше — человек с шестьдесят — ив покое стало жарко, через порог переступило трое новых гостей. То была Актэ и Эпихарида в скромных платьях, а с ними высокий, статный римлянин с гордой головой, в длинном тёмном плаще. По собранию пролетел испуганный шёпот:

— Анней Серенус… Начальник вигилов… Ох, не было бы беды!..

— Маран ата, — ласково проговорила Актэ, бывшая тут уже не первый раз. — Не смущайтесь: здесь все ваши друзья…

— Маран ата… — отозвалось собрание нестройно. — Садитесь… Вот сюда вперёд, к просвитерам. Сейчас будем читать послание Павла из Коринфа. Мы не боимся: кто против нас, когда Бог за нас?

Но тем не менее нужно было некоторое время, чтобы смущение верующих улеглось. Да и то Жаворонок, привыкший начальство уважать, кашлял не иначе как в руку, потихоньку.

А Анней, высоко подняв голову, недоверчиво оглядывал собрание. Нет, не похоже, чтобы эти бедные люди — ну и пахло же в горнице! — принесли в мир какое-то новое, спасающее слово! В посещении этом Анней не находил ничего особенного: как и многие скучающие аристократы того времени, он бывал везде, часто в самых невероятных местах, чтобы хоть на некоторое время выбиться из привычной осточертевшей обстановки.

— Так послушаем же, братия, что пишет нам достопочтенный Павел, — проговорил Андроник, нервно поводя своей седой головой на длинной, тонкой шее. — Эпенет, прошу тебя, приступи…

И старый, весь белый Эпенет, родом из Ахайи, встал и развернул список Павла, приблизил его к светильнику и начал:

— «Я, Павел, раб Иисуса Христа, призванный апостол, избранный к благовестию Божию, которое Бог прежде обещал через пророков своих, в святых писаниях, о Сыне Своём, Который родился от семени Давидова по плоти и открылся Сыном Божиим в силе, по духу святыни, через воскресение из мёртвых, о Иисусе Христе Господе нашем, через Которого мы получили благодать и апостольство, чтобы во имя Его покорять вере все народы, между которыми находитесь и вы, призванные Иисусом Христом, — всем находящимся в Риме возлюбленным Божиим, призванным святым: благодать вам и мир от Бога, Отца нашего, и Господа Иисуса Христа…»

В покое воцарилась тишина. Только немногие, однако, были в состоянии следовать за учёными рассуждениями старого фарисея. Лин думал о послании, полученном от Луки, в котором было одно чрезвычайно его смутившее сообщение. Лука писал, что только тогда проповедь новой веры имела в народе успех, если золото божественной правды было облечено в оболочку чуда… Это подметил уже и сам Лин, но он думал, что это особенность Рима… Пантерус, опустив голову, увлёкся от скуки воспоминаниями молодости в Галилее. Эти люди уверяют, что бог их ходил по всей земле иудейской и учил добру, а потом будто его распяли на Голгофе и он будто воскрес. Пантерус ничего подобного там не видел. Правда, на Голгофе распинали многих, но никаких богов среди всех этих преступников, конечно, не было и никогда римская власть не допустила бы распятия бога… И вдруг все тихонько рассмеялись: пригревшийся Жаворонок захрапел. Со стариком это случалось, частенько, но он никогда в этом не признавался: да, вздремнул маленько, это верно, но так, чтобы в хорошей компании храпеть — никогда!.. Пресвитеры относились снисходительно к слабости старого солдата и предоставляли ему отдохнуть под чтение молитв или посланий… Анней слушал одним ухом. Варварский язык писателя оскорблял его, а вся эта бессмыслица, которую он нагородил, вызывала на красивые уста патриция невольную усмешку: «Scriptor curiosus…» — думал Анней. Он любовался хорошеньким бело-мраморным личиком Актэ. Вспомнился её владыка, Нерон, и сурово стянулись тонкие брови: один удар меча — и эта обезьяна станет богом… Он улыбнулся нечаянно сорвавшейся остроте. Надо будет сказать Петронию: он подсолит и пустит в оборот…