Иван Наживин - Иудей

Стоявший ближе всех к Скорпиону старик, всем известный под именем Alauda, Жаворонка, внимательно слушал. В молодости был он сыном зажиточного крестьянина. Он был постоянно весел и всегда пел за работой — за это и дали ему кличку Жаворонок. Но вдруг цезарь приказал произвести набор, и Жаворонка оторвали от семьи и родимых полей и угнали в далёкую Германию. Много перенёс он там трудов, лишений, ран, но боги хранили постаревшего уже в походах Жаворонка и этим иногда приводили его в отчаяние. Когда при Германике вспыхнул на Рене бунт легионов, Жаворонок вместе с другими вексилариями [27]обступили вождя и молили его дать им, старикам, покой. Жаворонок взял даже руку Германика и заставил его ощупать беззубые десна, рубцы от ран на измождённом теле, показал сведённые ревматизмом пальцы. И старики своего добились: многих отпустили домой, на скудный паёк отставного воина. И когда теперь бессонными ночами старый Жаворонок продумывал свою долгую жизнь, он никак не мог понять, почему была она для него так безжалостна. Он служил Риму, но вот за все труды его ему брошена в одинокой старости — все близкие его перемёрли — корка хлеба, чтобы только-только не умереть с голоду. И почему не сидели римляне дома, почему, вместо того чтобы обрабатывать свои поля, они шли с огнём и мечом по соседям? Почему проливали они столько крови и слез? Почему, когда они, старики, вернулись к родным пепелищам, многие из них не нашли даже места, где стоял их дедовский дом и родовые святыни? Все вокруг было захвачено богачами, владельцами необозримых латифундий, на полях которых через пень-колоду работали рабы, которых такие же вот Жаворонки набрали по всем странам миллионы. Все было непонятно, кроме одного: кто-то хитрый его, весёлого Жаворонка, обманул, кто-то над ним жестоко насмеялся и кому-то, следовательно, надо за все это отплатить…

И старый Жаворонок от всей души соглашался с сутулой тенью Скорпиона, которая маячила среди звёзд и бросала в молчаливую толпу жёсткие, как камни, слова о беспощадной мести и о том светлом царстве свободы, которое скоро наступит для всех униженных и оскорблённых. И ещё больше, может быть, соглашался бы с великаном Жаворонок, если бы в душе его не двоилось: в последнее время он сошёлся с иудеями-нововерами, которые тоже обещали скорое освобождение всем трудящимся и обременённым, если только они будут кротки и твёрдо уверуют в Крестуса, удивительного вождя, который под звуки золотых труб скоро придёт на облаках, чтобы дать всем несчастным покой и радость навеки в дивных садах своих, где никогда не садится солнце. И были, по-видимому, эти иудеи люди добрые: они помаленьку подкармливали старого Жаворонка и утешали его сердце добрыми словами…

— Всех не передавят, — грозно гудел среди звёзд сутулый Скорпион. — Четыреста человек в Тартар они отправить сумели, а четыреста тысяч и они не отправят. И кроме того, не они нам нужны, а мы им, и в этом наша сила. И вот пусть все те, которые уйдут в горы, займут вместе с варварами все дороги, ведущие в этот проклятый город, а когда они будут близко, поднимемся тут мы с огнём и мечем и враз сравняем проклятое гнездо волков этих, — они не постыдились на Капитолии выставить мать свою волчицу! — и положим основание царству свободы и справедливости для всех — кроме тех, кого мы без милосердия истребим, как врагов народа. Цезарь не защитник наш, но враг. Не друзья нам жрецы всех этих бесчисленных храмов. Враги нам все эти вельможи и богачи, которые в мраморных дворцах своих каждую ночь упиваются вином и предаются самому свинскому разврату… Нет у нас друзей нигде, а всюду только враги. И — смерть врагам нашим!..

— Смерть!.. — раздался сдавленный крик сотен глоток. — Смерть!..

Старый Жаворонок, уставший за долгую жизнь от убийства и крови, вышел из толпы и, сгорбившись, поплёлся к садам Лукулла, где в одной глухой улочке в этот вечер должно было быть собрание у одного старца из нововеров и где его вдобавок ещё и подкормят.

По затихающему городу местами слышались песни и пляски под звуки флейты. Над горами вдали теплился зелёный Люцифер, свет приносящий, звезда пастухов. И старик осторожно поглядывал по сторонам: не налететь бы на вигилов, а то привяжутся — как, куда да зачем? — а пожалуй, и по шее ещё накостыляют…

Представление, что так называемое христианство было распространено среди тогдашнего человечества только деятельностью так называемых апостолов, очень наивно. Наряду с немногими апостолами, которые потом прославились, существовали многочисленные проповедники безвестные. Иудеи того времени вели весьма подвижный образ жизни, и все эти купцы, ремесленники, слуги, уверовав в совершившееся уже пришествие Мессии, веру свою разносили во все концы земли. Очень рано, задолго до появления на горизонте Павла и других апостолов, о «Крестусе» уже слышали не только в Риме, но даже и в далёком Лугдуне [28]. Но все эти кучки нововеров были повсюду очень ничтожны. В Риме, благодаря огромности города, таких общинок было несколько и сходились они вместе — прежде всего из опасения бдительной римской полиции — только изредка. К новым религиям римляне были не то что терпимы, но просто равнодушны: одним или двумя новыми богами в небе больше, кому это может повредить? Но власть не любила образования новых сообществ: ещё при Августе многие даже древние сообщества были запрещены. Уцелели только немногие, которые зарекомендовали себя с самой хорошей — в смысле благонадёжности — стороны. К христианским общинкам хорошо относиться власть не могла: сами римляне бережно блюли старину, а христиане не уважали обычая отцов и дедов. А кроме того, в писаниях древних пророков, которые христиане унаследовали от иудеев, было немало остреньких выпадов — как у Исаии или Амоса — против общественных неправд и религиозных суеверий…