Ирина Звонок-Сантандер - Ночи Калигулы. Восхождение к власти

Гай, прослезившись, обнял растерянного юношу.

— Хочешь быть моим приёмным сыном и наследником? — проникновенно спросил он.

Тиберий Гемелл беспомощно оглянулся. Жить бы ему в провинциальной глуши, ни о чем не заботясь и ничего не зная! А он с рождения стал игрушкой в чужих руках, ищущих власти!

— Да, — едва слышно ответил он, взмахивая длинными ресницами, слипшимися от слез.

Калигула торжествовал.

— Во всеуслышание объявляю тебя моим сыном! — произнёс он. Крепко сжал ладонями бледно узкое лицо Гемелла и притянул к себе, звучно расцеловав в щеки. Приёмному отцу было двадцать четыре года, приёмному сыну — восемнадцать. Но в Риме, где усыновление стало привычкой и даже долгом граждан, не имеющих детей, бывали и более невероятные случаи. Октавиан Август последним завещанием удочерил собственную супругу, семидесятилетнюю Ливию, которая с тех пор и до смерти прозывалась Юлия Августа.

Макрон, перед началом похорон, предусмотрительно велел захватить императорскую мантию. Теперь тихо велел солдату вытащить её из небольшого переносного сундука. Расправив в руках мантию, префект претория накинул её на плечи Гаю Цезарю.

Калигула выравнялся, принял величественную позу, как прежде — на террасе Тибериевой виллы: подбородок вверх, плечи широко развёрнуты, правая нога слегка выставлена вперёд.

— Славься, цезарь! — поверх белых колонн, поверх мраморных храмов и триумфальных арок, взмывал в ярко-синее небо единодушный восторженный крик.

Гай вышел из курии Сената как принцепс и император.

Макрон подвёл к нему коня — белого, изящного, тонконогого, с серым продолговатым пятном на лбу. Молодой жеребец, прозванный Инцитатом, был любимцем Калигулы. Гай забрался в седло, вставил ноги в стремена. Широкая мантия ярким пятном прикрывала тёмную траурную тунику, стелилась по белому конскому крупу. Мантия была особого цвета — лилового, с лёгкой примесью темно-красного. Краску, именуемую пурпур, изготовляли из перламутровых раковин редкого сорта. Никто в Риме, кроме императора, не имел права носить тканей пурпурного цвета.

Медленным шагом Калигула продвигался к Палатинскому дворцу. Сенаторы, остановившись на пороге курии, следили за Гаем и за толпой, сопровождавшей его.

— За что плебс любит Гая Цезаря? — удивлённо пожал плечами Тит Аррунций. — Он ведь не успел ничего сделать: ни хорошего, ни плохого!

— Любят не его, — усмехнулся рассудительный Гай Кассий. — Любят память о Германике!

— Слыхал я, что Гай Цезарь любит избивать гетер в лупанарах, — добавил Аррунций. — Он жесток.

— Это правда, — подтвердил Кассий. — Как бы восторженному плебсу не пришлось разочароваться! — и, старательно расправив складки на тоге, старый сенатор вернулся в здание курии.

Конь Калигулы медленно плыл в живом море протянутых рук, кудрявых и плешивых голов, венков, лент и диадем. Девушки бросали молодому императору искусственные цветы, которые предназначались для похорон Тиберия. Но юные мечтательные римлянки предпочли отдать их не старому разлагающему трупу, а молодому рослому красавцу, занявшему освободившееся место.

Матрона в темно-синем покрывале поверх чёрной туники настойчиво протолкалась к новому императору. Схватила коня за стремя, коснулась ноги, обутой в калигу. Обратила к Калигуле смуглое сияющее лицо. И Гай узнал красивую, голубоглазую Эннию.

— Помнишь твоё обещание? — радостно шептала она.

Гай скривился, как человек, неожиданно получивший неприятное известие. Отвернулся в сторону, чтобы не видеть довольного лица женщины, её полных, ярких, призывно приоткрытых, чувственных губ.

Макрон, шедший за хвостом Инцитата, наблюдал короткую сценку между женой и Калигулой и нахмурился. Ускорив шаг, он схватил жену за руку.

— Иди домой, Энния. Не докучай императору, — угрожающе прошептал он и обворожительно усмехнулся, чтобы зеваки в толпе не разгадали смысл его речи.

— Не пойду, — заупрямилась Энния.

— Уходи. Иначе я отлуплю тебя, — Макрон снова улыбнулся и ласково обнял жену за плечи. Мускулистая рука с силой впилась в полное округлое предплечье Эннии, оставляя незаметные под тканью синяки.

Энния жалобно, просительно взглянула на Калигулу. Император не смотрел на неё. Словно никогда и не обещал жениться. Но таблички с брачным обещанием хранятся у Эннии в надёжном месте! «Я добьюсь свадьбы!..» — мстительно решила матрона и остановилась. Любовник и муж, не обращая внимания на Эннию, проследовали мимо, каждый исполняя свою роль. Толпа бежала за ними, отекая потерянную женщину, обиженно закусившую ярко-красные губы. Какой-то жалкий ремесленник в спешке наступил ей на ногу и даже не извинился. Кто-то толкнул небрежно локтем в спину. «Плебеи, не замечающие меня, вскоре вот так же побегут за моими носилками!» — по-кошачьи прищурившись, думала Энния.