Михаил Каратеев - Карач-Мурза

– Садись, сделай милость, Иван Васильевич,– возратил его к действительности голое хозяина,– да вот, прошу любить и жаловать, сынок мой Павел,– указал он рукою вошедшего в этот миг молодца лет двадцати. «Сынок» был стом в добрую сажень, и заметно было, что по силе он мог потягаться с любым медведем, хотя лицом, на котором начинала пробиваться белокурая бородка, он и впрямь походил еще на мальчика.

– Это мой меньшой,– продолжал Михаила Андреевич, – а старшой мать сопровождает. В отъезде моя жена,– пояснил он.– На минувшей седмице получила весть, что занедужил родитель ее, а ему уже за восемьдесят,– видно, призывает Господь. Ну и поехала к нему в Звенигород, проститься и проводить в последний путь. Так что за хозяйку ноне будет у нас дочка моя Ирина,– сейчас выйдет, должно, на поварне захлопоталась. А пока суд да дело, выпьем по чарочке рябиновой за приятную встречу и во укрепление знакомства! Налей-ка, Павлуша!

Когда Ирина вошла и хозяин представил ее Карач-мурза на последнего снова нахлынуло чувство, испытанное им входе сюда: ему показалось, что он уже где-то видел эту женщину. Но это ощущение было столь мимолетным, что он почти не успел его осознать и сейчас же подумал другое: она ему кого-то напоминает. Но кого,– он не мог вспомнить.

Ирина между тем, поздоровавшись с гостем приветлив но без жеманства, освободила на столе место для блюда с горячими оладьями, которое внесла за нею дворовая девушка поправила фитили на свечах, а затем села рядом с братом, почти напротив Карач-мурзы. Движения ее были неторопливы, пожалуй, даже несколько вялы,– может быть, потому, что под этой нарочитой небрежностью она хотела скрыть свое смущение, чувствуя, что невольно привлекает к себе внимание приезжего боярина.

Карач– мурза действительно поглядывал на нее всякий раз, когда это можно было сделать не рискуя показаться нескромным. По своей натуре и по воспитанию он не был застенчив и робок с женщинами, ибо в мусульманской среде эти чувства были просто несовместимы с достоинством мужчины. Но с русской женщиной он сидел за одним столом впервые и потому с интересом присматривался к ней и к ее положению в семье, чтобы уяснить -как следует себя с нею держать. Ирина была хороша собой, но Карач-мурзе она показалась подлинной красавицей, ибо на Востоке такой тип женщины являлся редкостью и ценился особенно высоко.

На вид ей можно было дать года двадцать три – двадцать четыре. Она была немного полна, но эта полнота скрадывалась хорошим для женщины ростом, который казался еще выше, благодаря высоким каблукам на желтых сафьяновых полусапожках и длинному сиреневому летнику с кружевными зарукавьями, расшитому позументом спереди и по подолу. Голова ее, поверх шитого бисером волосника, была повязана парчовым повойником. По обычаю замужних женщин того времени совершенно скрывавшим волосы, но, судя по большим серым глазам и нежной белой коже,– они были светло-русы. Темные, круто изогнутые брови, прямой, чуть вздернутый нос и небольшой, твердо очерченный рот с едва заметно выступающей вперед нижней губой налагали на это красивое лицо несколько холодное, даже слегка надменное выражение, но лишь до тех пор, пока она оставалась серьезной. Улыбка мгновенно рассеивала это впечатление, совершенно ее преображая и придавая всему ее облику чарующую прелесть.

*Летник – старинная женская одежда, род платья с длинными Рукавами, застегивающегося до горла. Для парадных случаев делался из шелка и расшивался золотом и жемчугом, а также пополнялся пристегивающимися обшлагами – зарукавьями и воротником, или ожерельем.

Пока Карач-мурза накапливал все эти наблюдения и про себя дивился тому, что такая женщина,– способная украсить собою гарем и двор любого из земных владык,– живет безвестно в этой глухой деревушке, трапеза шла своим чередом. Михаила Андреевич оказался словоохотливым, а может просто обрадовавшись редкому гостю, говорил без умолку, все подливая ему и себе крепких настоек.

Карач– мурза, наоборот, был вначале молчалив и так коротко отвечал на вопросы хозяина, что последний наконец обратил на это внимание. Что-то ты будто не весел, боярин? -спросил он.– Либо какая забота у тебя на сердце?

– Не обессудь, Михаила Андреевич. Заботы нет никакой, а притомился в пути изрядно.

– Ну, это пройдет! Испей вот чарочку зверобойной, она всякую истому как рукой сымет! Да поведай нам – что нового у вас в Москве?

– Не знаю, что для тебя будет ново, Михаила Андреевич. Вот каменный кремль поставили, заместо старого, деревянного. Да это, почитай, тебе уже известно.