Наталия Вико: Тело черное, белое, красное

– Какого такого мужа? Ты чего, дура, белены объелась?

У Ирины перехватило дыхание.

– Попил, милок? Тогда – слушай. – Поставила графин на место. – Слушай меня внимательно, Серегин. Двое нас осталось. Ты да я. Про мужа моего ты, понятно, уже вспомнил. – Серегин молчал, прерывисто дыша. – Дмитрий Степанович, дружок твой говорливый, который в санатории лечился, – помер. Сказочку мою послушал и… преставился. От переживаний. Чудны дела твои, Господи! – Серегин, не моргая, смотрел на нее. Заметив, что его пальцы сжались в кулаки, Ирина усмехнулась. – Двое других – матрос красномордый – Мальцев, знаешь наверное – с якорем на руке, – мимоходом пояснила она, – и еще один – рыжеватый, на моль похожий, – поморщилась, – Тушкевич… Ну да! Конечно, знаешь! Ты же мне сам про них говорил. Так оба в ресторане, куда я их пригласила, рыбки поели и – туда же, к Степанычу отправились. Видно, рыба в тот день несвежая была, – посочувствовала Ирина окаменевшему Серегину. – Из них ты один остался. И вот я… – она задумчиво посмотрела на револьвер…

– Ах ты, сучка! – прогнусавил Серегин и яростно задергал руками, пытаясь освободиться. – Так ты та самая бабенка? Ой, дурак я! Ой, дура-ак! Как же я тебя не распознал? Чуял ведь нутром, глаза знакомые! Ах ты, контра! Как же ты, змеюка, выжила? Говорил я тогда Степанычу, коли оприходовали дамочку – кончать надо… – прошипел он. – А он, добрая душа, о других товарищах подзаботился. Вот и назаботился. Тебя ж, сука, прямо в тюряге порешить были должны после всего! – его взгляд был полон злобного сожаления, короткие пальцы сжимались и разжимались, бессильные удушить… – Да только знай, стерва, товарищи мою погибель не простят. Ой, не простят! И тебя саму, и графа твово буржуйского живьем порвут! Они ж ведь знают, – его лицо скривилось в хитрой ухмылке, – что я с тобой, сучка, ради дела на связь пошел. Ради дела! Пусти! Пусти меня! – он задергался всем телом. – Не имеешь права!

– Что? – Ирина затряслась от смеха. – Что ты сказал? Права не имею? А ты, Саша? Думаешь, ты право имел? Думаешь, хозяином жизни стал – волен казнить и миловать, а сам бессмертен? – Ирина, вдруг перестав смеяться, наклонилась к Серегину и прошептала, пристально глядя ему в глаза: – Нет, милок, перед смертью-то все равны. – Выпрямившись, проговорила спокойно, почти равнодушно, как он тогда в Бологом: – Но только нельзя тебе в спокойствии своей смертью умереть. Я теперь и свидетель, и судья, и палач. Хочешь спросить, кто мне право на это дал? Да ты же сам и дал вместе с дружками своими погаными! – Ирина замолчала, словно собираясь с силами, чтобы произнести ту единственную, главную, выстраданную фразу, ради которой собственно и жила все последние годы. – Решение мое одно – виновен в человекоубийстве! И приговор один – должен быть казнен! – Выдернув подушку у него из-под головы, накрыла ею револьвер и встала. – Убью я тебя, Сашенька,– вдруг почувствовав опустошенность и смертельную усталость, снова тихо проговорила она, направляя ствол оружия ему в лицо.

Задержав дыхание, как учил покойный отец, стала медленно нажимать на спусковой крючек, выбирая свободный ход. В глазах Серегина появился животный ужас, он зажмурился, побелевшее лицо перекосилось, рот оскалился в беззвучном крике, руки напряглись, тело выгнулось в ожидании нестерпимой, последней в жизни боли и… – на его светло-бежевых брюках между ног начало расплываться темное влажное пятно. Ирина, краем глаза заметив это, никак не могла понять, что произошло, а когда поняла, сняла указательный палец со спускового крючка.

– Что это, Саша? – ее плечи затряслись. – Да ты… – она не смогла выговорить. – Ты… при женщине?… – подушка выпала у нее из руки. – Да тебя и убивать-то уже не надо. Ты – и так уже умер! Ты – мертвец, Серегин! Уже мертвец! – расхохоталась Ирина и, бросив револьвер в сумочку, не оглядываясь, быстро вышла из комнаты. Консьержка в подъезде привычно посмотрела сквозь покидавшую дом женщину…

Дождь обрушился на ночной город, жадно облизывая черепичные чешуйки крыш, истосковавшиеся по влаге кроны деревьев, каменный панцирь еще хранящих дневное тепло мостовых и тротуаров. "Зонтик я, конечно, оставила дома…" – подумала Ирина, ошеломленная хлынувшим на нее с небес потоком, растерянно оглядываясь по сторонам. Вынырнувшее из переулка такси, казалось, было ниспослано свыше.

– Как удачно, мсье, что вы оказались поблизости в начале нового всемирного потопа! – нырнув в авто, скороговоркой проговорила Ирина, обращаясь к таксисту. – А то уж показалось, настал мой последний час… – она смахнула ладошкой дождевые капли с лица.